Москва — город городов. Не в том смысле, что, как сказано было при Иване III, "третий Рим, а четвертому Риму не бывать." Просто, перемещаясь по Москве, переходишь из города в город — не только в пространстве, но и во времени.
Москва — великий и в то же время разрушенный и деградирующий город. Прогулки по Москве невозможны как жанр. Москва исключает любую целостность восприятия. Город фантастически разнообразен, разделен на совершенно разные по пространственному и временному ощущению участки, связанные между собой разве что линиями метро. Не один раз Москву начинали строить заново, и призраки таинственного города конструктивизма или классицистического города сталинской эпохи еще заметны. Не покидая современных улиц, мы встречаем знаки прошлых городов, существующих рядом и одновременно. Сталинская Москва заметнее всех. Шестьдесят лет назад был создан план ее переустройства, получивший название "План реконструкции Москвы". До сих пор Москва во многом живет по этому плану.
Выбор стиля и селекция жителей
Трудно сказать, когда именно Сталин задумал свой фантастический план перестройки Москвы. Однако уже с начала 30-х годов шла подготовка к созданию новой, невиданной ранее, социалистической столицы. В июне 1931 года прошел партийный пленум, на котором Москва получила чрезвычайно экономические и политические права. Было решено построить метро и соединить каналом Москву-реку с Волгой. Резолюция "О московском городском хозяйстве и о развитии городского хозяйства СССР" торопила планировочные работы: "Пленум ЦК считает совершенно ненормальным, что Москва не имеет пятилетнего плана развития своего хозяйства и что застройка Москвы проходила стихийно, без общего плана города. Пленум ЦК обязывает московские организации приступить к разработке серьезного, научно-обоснованного плана дальнейшего расширения и застройки г. Москвы".
На пленуме выступил Лазарь Каганович, который и стал отныне считаться шефом и куратором реконструкции, а верховное руководство, разумеется, оставалось за Сталиным. Перечисляя успехи последних лет, Каганович прежде всего говорил о создании московской промышленности. В городе было построено и реконструировано около двадцати крупных заводов, это требовало новых рабочих рук и жилья, которого хронически не хватало. Следующим не столь торжественно объявленным но не менее существенным шагом стало введение паспортной системы. Постановление об этом было опубликовано под самый Новый 1932 год. Отныне каждый гражданин обязан был иметь прописку — строгие ограничения очертили круг лиц, имевших право оставаться в Москве. Теперь можно было не беспокоиться о том, что рост города превысит директивно установленные цифры. К 1940 году в новой социалистической Москве должно было жить ровно пять миллионов человек.
После ожесточенных споров о судьбе городов вообще, проходивших на рубеже 1920-х --1940-х годов между урбанистами во главе с Леонидом Сабсовичем и дезурбанистами во главе с Леонидом Охитовичем, и закончившихся политическим разгромом и тех, и других; после открытых конкурсов на новый генплан Москвы, в которых приняли участие такие известные архитекторы-функционалисты, как ле Корбюзье, Ханнес Майер, Эрнст Май и Николай Ладовский, была начата разработка окончательного генерального плана, на этот раз проходившая без каких-либо соревнований. Это вполне объяснимо. Прежде всего, автором Генерального плана Москвы уже не мог быть западный архитектор. Более того, советский архитектор не мог им стать тоже. У него был единственный и полноправный автор — Сталин.
В разработке Генплана приняли участие многие, правда в списке архитектурно-планировочной комиссии Моссовета лидировали отнюдь не архитекторы, а партийные деятели и аппаратчики Моссовета. Их идеологическая задача формулировалась просто: "Москва — красная столица Советской страны, где бьется горячее сердце мировой революции, несущей освобождение всему угнетенному человечеству. Революционные борцы всего мира видят в красной Москве столицу своей социалистической Родины".
В марте 1932 года комиссия, созданная постановлением городского комитета партии приступила к разработке Генерального плана. 14 июля на совещании в ЦК ВКП(б) правительство заслушивало доклад В. Семенова, руководителя архитектурно-планировочного управления Москвы, по основам плана. На совещании выступил Сталин. В пересказе Кагановича (на пленуме Московского совета в 1934) это происходило следующим образом: "Товарищ Сталин, отметив что позиция, занятая московскими организациями в планировке Москвы, правильно указал, что в перестройке города мы должны вести борьбу на два фронта. Для нас неприемлема и позиция тех, кто отрицает самый принцип города, кто тянет нас к оставлению Москвы большой деревней, и позиция сторонников излишеств урбанизации, тех, кто предлагает строить город по типу капиталистических городов с чрезмерной переуплотненностью населения. История, — говорил товарищ Сталин на совещании, — показывает нам, что наиболее экономным типом расселения в промышленных районах является город, дающий экономию на канализации, водопроводе, освещении и т. д. Поэтому не правы те, которые предлагают растянуть город на 70-100 километров, т. е. превратить его в деревню и лишить его всех преимуществ коммунального обслуживания и культурной городской жизни. Мы должны строить, по крайней мере, 6-7-этажные дома, а для некоторых общественных учреждений допускать 15 и даже 20 этажей".
Наконец в 1935 году было опубликовано постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) "О генеральном плане реконструкции города Москвы", подписанное Сталиным и Молотовым.
Новый генеральный план рассчитывался на 10 лет, осуществление его должно было завершиться во второй половине 40-х годов.
1935 — год нового Генплана
Возможность осуществить Генплан за десятилетие была весьма проблематичной. Но это казалось не столь важным. На план города спешно накладывались знаки присутствия новой градостроительной реальности. Стиль, едва найденный на уровне единственного здания, только что определенный в фантастическом пока образе Дворца Советов, уже переносился в пространство реального города.
В середине 30-х годов понятие "Новая Москва" оставалось в известной мере умозрительным. И когда в городе ампирных особняков, доходных кварталов и деревянных окраин фотографы и художники пытались разглядеть черты той столицы, которая обещана была Генеральным планом, они выбирали один и тот же участок — бывший Охотный ряд, вид с Театральной или Манежной площади. Отсюда открывался совершенно иной город. Он имел уже новый масштаб, заданный домом СТО (Совет Труда и Обороны, Госплан, теперь — Государственная Дума) и поддержанный первой очередью гостиницы Моссовета. Недаром этот пейзаж изобразил в своей знаменитой картине 1937 года "Новая Москва" Юрий Пименов.
Сюда же к Манежной площади выходила и улица Горького, прежняя Тверская. Знаменитый Дом Жолтовского на Моховой, новое здание Библиотеки имени Ленина — целая архитектурная выставка собиралась под стенами Кремля.
Согласно Генеральному плану, проспект завершался на своем главном отрезке зданием Дворца Советов (единственным зданием, изображенным в трехтысячном масштабе Генерального плана), уходя далее в необозримую перспективу Ленинских гор. "Мимо Кремля и ряда значительных по своей художественной выразительности сооружений (здание Университета, старое и новое здание Библиотеки им. Ленина) проспект направляется к Дворцу советов — величайшему сооружению нашей эпохи". Этот участок считался одним из самых важных. Именно здесь было срежиссировано драматическое появление из пепла и огня сталинского стиля, когда были взорваны старые фасады на улице Горького и в Охотном ряду, обнаружив гигантские плоскости до времени спрятанных новых зданий.
Милиционеры, стоявшие в оцеплении, были тогда потрясены бегством целых крысиных полчищ, веками владевших подвалами мясных лавок Охотного ряда.
Город, изображающий сам себя
Вопреки распространенному мнению, реализация проекта не только многое разрушила в столице, но и много сохранила, в первую очередь — градостроительную структуру. Радиально-кольцевая система оказалась как нельзя лучше приспособленной к эстетическим критериям утопии. Конечно, это были уже не прежние радиусы и кольца: приток новой крови разорвал сосуды старого города. Садовое кольцо стало шире вдвое, а Тверская в три раза.
Идея преобразовать хаос города в геометрические структуры в очередной раз овладела умами. Еще в 1920-е годы Анатолий Луначарский говорил о "типичном социалистическом городе": "В центре его на главной площади... сосредоточены все здания, в которых помещается живое сердце города. От него радиусами, кольцами идут широкие улицы, быть может, прерываемые от времени до времени садами, бульварами, площадями, водными поверхностями с фонтанами".
Зелень и вода должны были присутствовать в городе в изобилии. Пять колец зеленых насаждений, внешнее из которых имело радиус 50 км, должны были оградить Москву от неблагоприятных климатических влияний. В самом городе сады и парки проектировались не менее чем на трети городской территории. Во дворах жилых домов предусматривались скверы с бассейнами и фонтанами, зимние сады.
Особое значение придавалось обводнению столицы. Как когда-то в Древнем Риме, вода становилась символом жизненных сил страны. Два кольцевых канала должны были огибать Москву с севера. Один, малый, соединял Яузу с Химкинским водохранилищем, второй выходил в район Южного порта. Для удобства судоходства спрямлялись излучины Москвы-реки. Но главное внимание уделялось строительству огромных каналов, призванных соединить с Москвой все крупные реки европейской части страны.
Это была уже в полном смысле слова божественная архитектура, когда на все пространство не только города, но и страны набрасывалась классицистическая архитектурная сеть.
В городе она составила странные следы в виде участков магистралей или отдельных домов, старательно изображающих жизнь идеального города.
На фоне их нейтральных стен разворачиваются целые архитектурные картины. Цокольные этажи обретают все более и более мощный вид, облекаясь в гранитную броню, подлинную или имитированную, ведь они — "прочное основание" грандиозных сооружений. В несколько ярусов надстроены над ними галереи, образованные пилястрами различных ордеров и зовущие в несуществующий интерьер. Еще выше, над галереями, высятся портики неведомых храмов, по пропорциям вполне сопоставимые с их реальными прототипами, посвященными Афине или Аполлону. Храмы эти иногда остаются на фоне стены, иногда предпочитают ей голубизну небосвода и движущиеся декорации облаков. Они надменно возвышаются над кровлей, словно священные алтари, а не стропила чердака прячут они за своими колоннами. На высоких холмах крыш можно увидеть беседки, увенчанные золотыми снопами, белоснежные балюстрады, украшенные стелами и вазонами.
За портиком и колоннадой помимо реального здания оказывалось еще одно — идеальное, пребывающее скорее в Элладе, чем на месте реального строительства. Дворцы и храмы фасадов складывались таким образом в некий иной город, куда попадаешь лишь мысленно, не покидая реальной Москвы. Город изображал себя таким, каким он должен быть. Это отношение ко второму городу как к сверхреальному абсолюту, достигнутому и недостижимому одновременно, и является ключевым в понимании утопии сталинской Москвы. С реализацией утопии время должно было остановиться, запечатлев навеки величайшее торжество Красоты, Гармонии и Справедливости.
Прекрасным этим городам (или дворцам), к сожалению, не хватало лишь обитателей, столь же совершенных и счастливых, гуляющих по галереям, размышляющих в беседках и гордо смотрящих вдаль из роскошных лоджий.
СЕРГЕЙ Ъ-КАВТАРАДЗЕ
АЛЕКСЕЙ Ъ-ТАРХАНОВ