"Подростка" по роману Достоевского в ТЮЗе поставил молодой режиссер Вячеслав Тыщук, за спиной которого имя мастера (Марк Захаров), а в активе — лишь дипломный "Месяц в деревне", заслуженно отмеченный на прошлом фестивале "Ученики мастера". ТЮЗ рисковал, но не прогадал. "Подросток" действительно адресован подросткам. Проблему адаптации тинейджера рассмотрела ТАТЬЯНА ДЖУРОВА.
Типичная романная инсценировка Достоевского — марафон, выдержать который дано не каждому. Динамичная версия Вячеслава Тыщука идет всего час пятьдесят и заканчивается даже несколько преждевременно, словно у режиссера не хватило дыхания. Режиссер смело отсек побочные ветви фабулы, пожертвовал пространными диалогами и сложными характерами ради узловой интриги. Зато вместе с главным героем в его спектакль вошла драматическая энергия, которой обычно не хватает неторопливым, подробным, многоречивым композициям по Достоевскому.
На сцене — не то мужчина, не то мальчик. Это сейчас подросткам 13-14, а у Достоевского "подросток" — 18-летний юноша. На сутулых плечах — школьный ранец, из коротковатых рукавов торчат слишком большие, костлявые кисти рук, в глазах — шалый блеск. С этим фирменным блеском в глазах, доведшим не одного героя Федора Михайловича если не до петли и "баньки с пауками", то до старухи-процентщицы, подросток Аркадий Долгорукий (Максим Фомин) начинает мелом бешено чертить, как на школьной доске, на окнах, дверях — формулы и диаграммы. У него нет топора за пазухой, зато есть идея, доступная любому школьнику. Как, начав с червонца, достигнуть капиталов Ротшильда. А достигнув — доказать власть ничтожества над миром.
В романе события показаны глазами главного героя — Аркадия Долгорукого. Эта же субъективность "незрелого" взгляда сохранена и в спектакле. Из всей сложной геометрии романа Вячеслав Тыщук оставил лишь любовный треугольник: Аркадий — Версилов — Катерина Николаевна, чьи отношения закручиваются вокруг "компрометирующего" письма, которое подросток носит за пазухой. История, которую они разыгрывают, очень знакомая. Про то, как "сверхидея" разбивается о чувства. А юное существо разбивается само и разбивает противоречивый мир "странных взрослых" и их двусмысленных отношений.
Художник Анна Федорова придумала динамичное пространство, позволяющее осуществить стремительный монтаж сцен. Это классная комната, которая постоянно моделируется с помощью подвижных оконных рам и дверных проемов, которые ездят по рельсам, установленным вдоль линии рампы. На них азартно пишет свои формулы Аркадий, бешеные любовные письма — Версилов. Под ногами тоже, будто нарисованная мелом, карта-схема города, который, видимо, предстоит покорить наполеону с ранцем. За стеклом на заднем плане панорамный вид неба с облаками — окно в большой мир.
Господин Тыщук оказался довольно искусным мастером ярких диалогов и драматических коммуникаций, что большая редкость среди начинающих режиссеров. Тому пример — изящное построение сцены свидания Аркадия с Катериной Николаевной (Анна Дюкова), которая сначала грациозно доводит мальчика до эротического исступления, а потом, поняв, что ей ничего не угрожает, искусно ставит на место. Изящно обыгрывается другой "объект желания" — изобличительное письмо, которое Аркадий не зря носит возле сердца. О том, что оно там, вроде бы никто не знает, но то Катерина Николаевна невзначай запустит туда свои пальчики, то зонтик Версилова случайно зацепится за пуговицу на груди.
Аркадий Долгорукий у Максима Фомина — это Раскольников для старшего школьного возраста. Сыграть героя с "червоточиной" не дает светлая харизма актера. Похожий на большого неловкого щенка, он слишком прямо чувствует, слишком раним и не способен рассуждать, ненавидя и любя до истовости. Эффект, произведенный Аркадием на других — как будто в комнату с прогнившим антиквариатом внесли новенький икеевский шкаф. Герой с "подпольем" в спектакле другой. Это Версилов Валерия Дьяченко, переигравшего множество героев Достоевского. Но вот проблема: изысканно-демоническому, похожему на постаревшего Ставрогина из "Бесов", господину Дьяченко негде развернуться, чтобы сыграть терзания усталой, раздираемой страстями души. Все то, что актер знает и хочет сказать про своего героя, не укладывается в предложенную режиссером любовную схему.
Да и сама схема дает сбой. Чем ближе к развязке, тем поспешнее режиссер кромсает и клеит ошметки текста, тем сильнее чувствуется дефицит психологического аргумента. Финальный выстрел Версилова — сугубо мелодраматический выход из положения режиссера, вместе с водой едва-едва не выплеснувшего и ребенка.