Реакция общества на убийство Владислава Листьева в конце концов отлилась в поэтическую форму, и к Международному женскому дню известный советский поэт А. А. Вознесенский написал элегию "Фиалки Влада", представляющую дружеское обращение стихотворца к покойному. Отметив, что "дьявол заказал Вас двум подельникам", а "умную пушистую улыбку не заменят новые, другие", поэт размышляет над загадкой: "Что спросить хотели, исповедник, теребя подтяжки?"
В свете особенностей синтепоновой поэзии А. А. Вознесенского, уместной для словесного оформления инсталляций, но малопригодной даже для сочинения поздравлений по случаю юбилея начальника — ниже по более драматическим поводам, решимость поэта пренебречь напрашивающимися ограничениями и выступить в жанре надгробной элегии впечатляет. Впредь, вероятно, заказчики убийств в видах придания своим злодеяниям совсем уж особенного цинизма будут заказывать киллерам практическое исполнение, а А. А. Вознесенскому последующую элегию. Перспектива стать героем элегии может запугать даже тех бесстрашных, кто не боится наемной пули.
Но до такой зверской жестокости общество еще не дошло, и самые ожесточенные противники, сохраняя остатки гуманизма, изъясняются прозой. Собравшись подавать в суд на "Российскую газету" за очередную публикацию, посвященную лондонскому изгнаннику Гусинскому, заместитель изгнанника Сергей Зверев отметил, что публикация сделана по "социальному заказу тех, кто заинтересован в дестабилизации положения в Москве".
Знакомство с официозным первоисточником вселяет сомнения в справедливости этого экспресс-анализа. Стержень публикации — рассказ о драматических судьбах эпохи перестройки. Начальник Пятого Управления КГБ СССР Филипп Бобков, который, по словам неназванного газетой старого чекиста "был для нас как знамя: умный, честный, бесстрашный", теперь сидит "в приемной у Гусинского на краешке стульчика", а шеф подолгу его не принимает, ибо "с Артемом Тарасовым в компьютерные игры сражается". "Почему Филипп стал таким?" — спрашивает чекист и отвечает: "Знаете, рухнули СССР, КПСС, идеалы". Драму Бобкова дополняют драмы менее известных людей. По уверению газеты, в 1985 году адвокат Яков Каценельсон подавал в суд на Гусинского за то, что тот якобы мошенническим образом лишил его 8000 рублей, в 1986 году дипломированный инженер Михаил Вильнер вчинил иск по сходному поводу, хотя тут речь шла о меньшей сумме — 2000 руб. Судьбы адвоката Каценельсона, инженера Вильнера и чекиста Бобкова безотносительно к их подлинности навевают на читателя лишь элегически-философические мысли: "А ведь когда-то и 2000 руб были деньги", "Неисповедимы пути Господни", "Судьба играет человеком", — короче: "Вот какие большие огурцы продают у нас в кооперативах". Такого рода душевный настрой скорее подвигнет трудящихся к чтению Покаянного Канона Андрея Критского (что вполне соответствует великопостному настроению) — но уж никак не к социальной дестабилизации.
Старинный же друг Зверева Борис Федоров ничего не боится и всех справедливо обличает, указывая (примерно в шестидесятый раз — по числу написанных им для "Известий" еженедельных колонок), что "рыба тухнет с головы". На этот раз, однако, кроме стандартного ceterum censeo Carthaginem delendam esse Федоров явил и нестандартное добродушие, заступившись за мэра Лужкова и отметив, что "он один из очень немногих руководителей такого ранга в стране, кто хоть что-то делает".
Чацкий, как известно, затруднился с ответом на вопрос Софьи: "Случалось ли, чтоб вы смеясь или в печали, ошибкою добро о ком-нибудь сказали?", но даже если бы такой невероятный случай произошел, вряд ли бы добрые слова могли относиться к столичному правительству, деятельность которого была жестоко заклеймена — "нет, недоволен я Москвой", на что члены московской группировки с ехидством замечали в сторону: "Москва, вишь, виновата". В отличие от декабриста Чацкого декабрист Федоров благодушно замечает: "Да, да, доволен я Москвой", а мильон терзаний причиняет ему исключительно деятельность федеральных инстанций. Этим, правда, с одной стороны, несколько смазывается образ бескомпромиссного борца ("и ничего во всей природе благословить он не хотел"), с другой стороны, непонятно, зачем Федоров так неистово обличал татарина Шаймиева и башкирца Рахимова (которые, подобно Лужкову, тоже "хоть что-то делают") за самобытное поведение и требовал немедля согнуть им шею под железное ярмо общефедерального закона. Поскольку ныне московское руководство подвергается как раз этой рекомендованной Федоровым процедуре, волнение декабриста не совсем последовательно — если, конечно, он не имел виду, что сгибать шею следует исключительно злым татарам, но никак не столичным муниципалам.
В отличие от демократического оппозиционера Федорова непримиримый оппозиционер проф. Исаков более раздумчив и лишь отмечает: "Обойду молчанием "профессионализм" начальника ГУВД генерала Панкратова, проявившийся в полном блеске сперва в мае, а затем сентябрьско-октябрьских событиях 1993 года".
Вечером 3 октября 1993 года профессиональный Панкратов таинственно растворился в ночи и все критические ночные часы столичная милиция находилась без какого бы то ни было руководства. Вновь профессионал явился лишь тогда, когда исход схватки был ясен — после этого вверенные ему органы действительно явили высокий профессионализм в разбивании морд мирных обывателей и очистке города от лиц кавказской национальности. Однако оппозиция, к которой до сих пор принадлежал проф. Исаков, усматривала в исчезновении Панкратова не банальную осторожность, а дьявольскую хитрость, полагая, что, бросив свой пост в критический час, коварный начальник ГУВД разыгрывал чудовищную провокацию. В рамках оппозиционного исповедания веры Панкратов оказывался хотя и злодеем — но вполне профессиональным. Ныне переменивший вехи проф. Исаков скорее солидаризуется с версией Гайдара насчет исключающей профессионализм медвежьей болезни.
Сам же лев настоящей минуты, т. е. мэр Лужков правоохранительным сюжетам предпочитает издавна излюбленную им экономическую полемику. Мэр отмечает, что "нынешнюю команду руководителей нашей экономики отличает стремление победить инфляцию путем ограбления большинства людей" и Чубайс, Ясин и Пансков "кажется, основную тяжесть борьбы с инфляцией намерены переложить на плечи населения".
Инфляция порождается чрезмерным превышением расходов над доходами, а побеждается сокращением расходов (в том числе выплат населению) и увеличением доходов, собираемых с населения. В принципе можно было бы перенести тяжесть борьбы с российской инфляцией на плечи населения какой-нибудь другой страны, обложив граждан США или, допустим, Японии сборами на финансирование российского бюджета (примерно как сугубо московская затея строительства Храма Христа Спасителя переносится на плечи всей страны), но нет уверенности, что население других стран воспримет такую методику с должным пониманием. Возможно, впрочем, Лужков не имеет столь далеко идущих планов, и рассуждения о возможности победить инфляцию без каких бы то ни было тягот и лишений есть обыкновенное предвыборное красноречие, которым не занимается разве что ленивый. Единственная незадача в том, что Лужков объявил себя как раз тем самым ленивым — "Я уже устал говорить, что не хочу выдвигать свою кандидатуру в президенты. Не мое это дело" — чтобы вслед за тем немедля произнести классическую обличительную речь, более свойственную народолюбивому и совершенно неленивому кандидату в президенты.
В извинение диалектического Лужкова можно отметить, что пожизненный вице-президент Александр Руцкой еще диалектичнее. Объявив о своем желании домогаться поста высшей государственной должности, Руцкой указал, что имеет "больше политических прав и шансов" стать президентом страны, чем такие политики, как лидер КПРФ Геннадий Зюганов, лидер ЛДПР Владимир Жириновский и лидер движения "Трудовая Россия" Виктор Анпилов.
В рамках представительной демократии, горячую приверженность которой Руцкой постоянно подтверждает, право занять какой-либо пост порождается исключительно мнением избирателей, перед которыми Руцкой, Зюганов, Жириновский, Анпилов и др. совершенно равны. Полемика о преимущественных правах свойственна спорам о престолонаследии, но Зюганов, Жириновский и Анпилов — в чем похвалить мы их должны — вовсе не объявляют себя наследными принцами, и не совсем понятно, зачем эрцгерцог Руцкой ломится в открытую дверь.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ