Приношение Чайковскому

Концерт-приношение Петру Чайковскому пианист Алексей Гориболь вынашивал уже давно. Два год назад в Клину и в Москве он впервые в истории объединил в одной программе все вокальные ансамбли композитора — тогда их исполняли проверенные певцы гориболевского круга Яна Иванилова, Юлия Корпачева, Лариса Костюк и Марат Галиахметов. В минувший понедельник господин Гориболь представил новую версию этой программы в компании молодых солистов Мариинского театра. На лучшем камерном концерте последних лет побывал ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.

       Когда Алексей Гориболь играет Чайковского, больше всего думаешь о том, как мучительно умирал великий композитор. Мысли, конечно, на первый взгляд странные, особенно когда концертная программа составлена в основном из сочинений, если не излучающих счастье, то уж по крайней мере пышущих бодрой неврастенической здоровостью. Но Гориболю с Чайковским в очередной раз удалось то, что вообще-то мало кому удается: не просто изумительно изысканно и стильно перечесть ноты, но вскрыть их внутренний код. Вот, скажем, открывавшие программу шесть романсов ор. 65. Гладко и точно работает в камерном амплуа Екатерина Семенчук (впрочем, вышедшая позднее на сцену Ирина Матаева покажется еще тоньше), музыка знай себе ласкает слух французскими фонемами, тут вступает Гориболь — и оживает история. На дворе 1888 год: уже свыкшийся с одиночеством Чайковский на склоне лет дарит венок романсов единственной женщине, в которую был по-настоящему влюблен. Чайковский не случайно обращается к Арто на светском франсэ, лгать по-русски было невмоготу. В исполнении Гориболя и Семенчук цикл прозвучал как иллюстрация к известным рахманиновским словам о том, что всю жизнь Чайковский носил маску — ходил как бы в мягких туфлях, редко поднимая голос, в лице всегда была приятная учтивость и мягкость, о которой помнили все, кто его знал, — исчезнувшую лишь в день смерти. И тут же, встык с этим представительским музыкальным поклоном Арто, — ранний романс, написанный Чайковским вскоре после того, как певица вышла замуж: "Нет, только тот, кто знал" (консерваторский баритон Борис Пинхасович). Это потом Чайковский научится, хотя бы публично, скрывать свои чувства, и однокашник композитора Кашкин вспомнит, как при встрече с Арто тот разразился громким смехом, — а пока неприкрыто звучит страждущее чувство воспаленного сознания.
       Ничего дурного не предвещают и шесть дуэтов ор. 43: музыка, писавшаяся Чайковским на летнем отдыхе для тех голосов, что были под рукой. У сестры — сопрано, у брата — баритон, у племянницы — меццо. Дача в Каменке, соломенные шляпы, самовар. В дурацкой на сегодняшний слух "Шотландской балладе" сопрано и меццо выясняют отношения на манер провинциальной мелодрамы, но что-то неуклонно вызывает леденящий ужас. А это просто фортепианная партия шелестит темой-скелетом из Пятой симфонии — той, которая будет написана восемью годами позднее и в которой Чайковский в очередной раз попытается выяснить отношения с роком и судьбой. Если Чайковский не насыщает свой музыкальный текст гиперссылками — не беда, Гориболь проапгрейдит его до оперности, и в результате одни опусы окажутся предчувствием "Пиковой дамы", другие прозвучат осколком только что написанного "Онегина". Расслышать все эти интимные истории с биографией в интерпретации господина Гориболя более чем легко, а вот как ему удалось заставить услышать ее привыкших к пафосу большой сцены певцов — уму непостижимо.
       Кульминация программы и ее логический итог — квартет "Ночь" и ансамбль с хором "Природа и любовь". Опять, казалось бы, что тут такого еще выдумывать: пантеистические заклинания счастья в эфире чистом и незримом. Чайковский сказал бы Гориболю спасибо, он ведь очень хотел, чтобы так все и звучало. Только прозвучало совсем по-другому. Целомудренная чистота оммажа в "Ночи" (Чайковский учиняет рерайт одного из эпизодов моцартовской клавирной фантазии) — попытка сочинения альтернативного финала жизни. Ее страшную коду композитор уже начал писать в предсмертной Шестой "Патетической" симфонии, но отвлекся ради попытки залить последние дни и недели вольфгениально-амадейственным светом. На бумаге получилось, на деле — нет. Чуть позже Чайковский напишет, а тенор Сергей Семишкур пропоет "И страстно вновь хочу я жить — тобой дышать, тебя любить". Ни любви, ни жизни, конечно, не будет, а будет одиночество, боль, холера, запаянный металлический гроб и изъеденное сулемой тело. Но все это впереди. А пока гомеопатические мгновения счастья, дача, самодеятельный хор родственников и "Природа и любовь". Музыка играет так весело, так радостно, и кажется, еще немного — и мы узнаем, зачем мы живем и зачем страдаем.