Анахроничный виртуоз

Государственный камерный оркестр "Виртуозы Москвы" открыл серию концертов, посвященных тридцатилетию коллектива. До конца сезона на академических площадках двух столиц подопечных Владимира Спивакова поздравят Максим Венгеров и Евгений Кисин. Первым в юбилейном марафоне выступил виолончелист Миша Майский, с перерывом в один день сыгравший одну и ту же программу в Москве и в Петербурге. В Большом зале Филармонии с трудом отыскал свободное место ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.

       Обычно конферанс Святослава Бэлзы становится лишь поводом для размышлений о том, сколь многое можно простить человеку за умение держаться на сцене и в кадре, однако на сей раз предварявшее выход на сцену Миши Майского вступительное слово было действительно необходимо. Заполнившая филармонический зал до отказа публика в абсолютном большинстве пришла на "Виртуозов Москвы" и, кажется, не слишком догадывалась, какой бонус получила в придачу — несмотря на относительно высокую частоту выступлений господина Майского в России, ему так и не удалось сменить статус академической звезды на медийную славу. Учитывая творческий потенциал и эстрадную харизму музыканта, это казалось довольно странным, но при ближайшем рассмотрении все вопросы к степени востребованности его искусства массами отпадают. Господин Майский — редкий представитель практически вымершей к настоящему времени генерации виртуозов-романтиков, музыкантские и артистические повадки которого смотрятся на сегодняшней сцене явным анахронизмом. В свое время переселившись из Израиля сначала в Америку, а потом в Бельгию, Майский выступил наследником выдающихся еврейских инструменталистов первой половины прошлого века — Миши Левицкого, Миши Эльмана, Яши Хейфеца. Винтаж винтажом, но нынче в моде сверхскоростное чемпионство и всеобщий технический перфекционизм, который ценится куда больше, чем умение с легкостью компенсировать неточную интонацию и обилие фальшивых нот личным обаянием и самоотдачей — главными ценностями недавнего исполнительского прошлого.
       Свой фирменный темперамент господин Майский продемонстрировал уже в открывавшем вечер сете рахманиновских вокализов. Казалось, что еще чуть-чуть хватки, еще немного нажима --и несдобровать ни элегиям, ни хрупким струнам драгоценной виолончели. В Рахманинове Майскому было явно тесно, а борзый напор и размытость стилевых границ куда больше пошли ранней сонате Дмитрия Шостаковича, из чернушного жара бросающейся в стылый холод барочного инструментализма. Это главное блюдо первого отделения чуть было не подпортил фортепианный гарнир Лили Майской, дочери и, с недавнего времени, постоянного концертного партнера виолончелиста. Обладательница роскошной шевелюры, госпожа Майская только этой деталью внешности и напоминала о великой Марте Аргерич, с которой ее отец записал непревзойденный эталон шостаковичевской сонаты. Однако ее отец все исправил: Миша Майский словно нащупал золотоносную жилу, питающую его шармом клезмерской отчаянности, риторической изысканности и экстравертного звукового мастерства кумиров начала прошлого века.
       Гармония в ансамблевых взаимоотношениях установилась лишь ко второй половине вечера. Порядком поизносившиеся к четвертому десятку "Виртуозы Москвы" из ансамбля солистов переквалифицировались в услужливо-безликую массовку для энергично налегавшего на смычок и дирижировавшего им же солиста. Второе отделение окончательно примирило с фальшивыми нотами и общей исполнительской старомодностью, заставив публику слушать не музыку, а наслаждаться господином Майским. У кого еще сегодня найдешь такого до-мажорного концерта папаши Гайдна — чуть сентиментального, чуть суетливого, но осененного классицистским благодушием и добропорядочностью. Или вот кто еще отважится сегодня на столь аутентично задушевные инструменталы Чайковского, что заставили бы всплакнуть и графа Льва Толстого, пускавшего слезу на квартетах Петра Ильича. Логическим итогом этой старорежимной программы стал исполненный на бис — и, разумеется, без слов — тютчевский романсовый стандарт "Я встретил вас". Господин Майский словно бы прочитал мысли публики — судя по раскатистым аплодисментам, которые раздались еще до последнего аккорда, к тому моменту у нее и впрямь "былое в отжившем сердце ожило".