В рамках фестиваля камерной музыки "Северные цветы" в Малом зале Филармонии прошел сольный вечер московского пианиста Андрея Коробейникова. Ради его повторного визита в Петербург покоренный ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ пожертвовал бы всеми будущими фортепианными концертами нынешнего сезона.
С биографической точки зрения Андрей Коробейников — фигура настолько колоритная, что в начало отчета о его минувшем концерте так и просится рассказ о том, что среднюю школу этот экс-вундеркинд закончил экстерном в одиннадцать лет и еще недавно параллельно занятиям в Московской консерватории вел жизнь дипломированного юриста. Что господин Коробейников — тот самый пианист, которого на последнем конкурсе имени Чайковского жюри под председательством Николая Петрова (повторившего судьбу гоголевской унтер-офицерской вдовы) не пропустило в финальный тур и который сегодня записывается для лейбла MIRARE, является эксклюзивным артистом парижского продюсерского бюро Productions Internationales Albert Sarfati и резиденствует на самом престижном в мире фортепианном фестивале La Roque d'Antheron, собирающем сливки пианистического коммьюнити. Вот только все эти бытописательские детали удачно развивающейся звездной карьеры говорят о господине Коробейникове очень мало, его искусство менее всего похоже на тот музыкальный продукт, который пользуется спросом в современном арт-бизнесе. Первым на ум приходит сравнение с молодым Святославом Рихтером — та же непокорность несовершенству человеческой психофизики, бьющая прямо в солнечное сплетение экстравертная импульсивность и титанический масштаб музицирования. В отечественном пианизме ничего подобного не случалось очень давно. Если судить по сегодняшнему состоянию дел, расстановка сил на русском фортепианном олимпе очень скоро может измениться: Андрей Коробейников — той же лидерской породы, что и Михаил Плетнев с Григорием Соколовым. Только такого ранга музыкант может решиться дать второй в жизни концерт в Петербурге со столь герметичными сочинениями, как шубертовские лендлеры и экспромты вместе с бетховенской сонатой "Хаммерклавир". И только такой может с этой программой добиться безоговорочного успеха у искушенной паствы филармонического Малого зала. Господин Коробейников — из числа тех, что на концертах не очаровывают или покоряют публику, а, скорее, повелевают ей.
На обеих филармонических сценах из года в год выступает немало достойных пианистов, предлагающих широкий ассортимент трактовок разной степени выделки, звучащих в конечном итоге достаточно академично и мертво. Андрея Коробейникова, напротив, интересует непосредственное переживание текста, непредсказуемое лирическое высказывание. Его пальцы с легкостью и естественностью человеческого дыхания заново пересочиняют музыку, заново ткут смысловую ткань из распущенного на интонационные нити нотного полотна. Рихтеру можно было только поклоняться, на Соколова разве что дивиться, с интерпретациями Коробейникова себя можно отождествлять — он играет музыку про людей. Человеколюбие музыки Шуберта — вещь очевидная, но вот бетховенский "Хаммерклавир" — то ли божественное откровение, то ли схоластически-изощренный композиторский эксперимент — всегда казался музыкой сфер. Как точно когда-то заметил Альфред Брендель, это сочинение и по сей день выходит за рамки того, что исполнитель способен сыграть, а слушатель воспринять. Всю эту мегаломанскую проблематику господин Коробейников не то чтобы не заметил, но первыми же секундами своего исполнения лихо отменил, пройдя длинный путь от пьянящей пианистической свободы двух первых частей через третью, прозвучавшую сколком с малеровских симфонических полотен, к турбулентному движению финальной фуги, в которой Бетховен показался предтечей Булезовского пуантилизма. Все вместе — поразительной ясности и кристальной чистоты архитектоника (забавно, что еще совсем недавно пианисту Коробейникову пеняли неумением обращаться с крупными музыкальными формами), находящаяся в неожиданном родстве с почти прокофьевской или хиндемитовской наглой ясностью мышления. В июле нынешнего года Андрею Коробейникову исполнилось двадцать два, так что этот удивительный "Хаммерклавир" только эскиз, этюд к будущим трансценденциям.