Бессмысленность судьбы

Роман Филипа Рота "Indignation" вышел в Соединенных Штатах два месяца назад. Новое произведение американского классика, как и положено, отрецензировали все серьезные издания. Развернутые статьи поместили высоколобые The New York Review Of Books и The New Republic. Удивительно — эти тексты практически идентичны, они сходны длинной, конструкцией и отчетливо заявленной уверенностью авторов в том, что Рот — один из важнейших писателей сегодняшнего дня. Единственное различие состоит в том, что рецензент The New York Review Of Books роман хвалит, а The New Republic — ругает. Поэт Чарльз Симик утверждает, что "Возмущение" — отличный роман, еще раз подтверждающий умение Рота писать "кипящую яростью прозу", а журналист и начинающий писатель Джеймс Уолкотт, уверяет, что этот роман представляет собой притчу на сюжет "против судьбы не попрешь", изложенную "с апдайковской бойкостью". (Термин "апдайковский" здесь употреблен как безусловно негативный.)

Объясняя читателю причины своего восхищения/негодования, критики часто приводят одинаковые сцены из романа и апеллируют к одинаковому набору качеств ротовской прозы, которые, по их мнению, в этом произведении триумфально проявлены/досадным образом отсутствуют. А начинают оба рецензента свои тексты с привязки "Возмущения", действие которого происходит в провинциальном колледже во время корейской войны, к ситуации сегодняшнего дня. Чарльз Симик не без патетики пишет о мыслях, приходящих в голову при виде фотографий молодых людей, погибших в Ираке. А Джеймс Уолкотт, не без иронии, — о современных студентах. Они зависают на Facebook и MySpace, карманы у них набиты презервативами, и они совсем не вспоминают о жертвах, которые "любвеобильные пионеры сексуальной революции" принесли ради их теперешнего комфорта.

В романе Рота, действительно, есть и то и другое — и дрожащая струна неминуемой смерти в том почти бессознательном возрасте, когда все девятнадцать прожитых с момента рождения лет кажутся какими-то глыбами важнейшего опыта, и, возможно, слегка нравоучительное порицание лицемерных пуританских порядков американских университетов, которые продержались до 1970-х годов.

Главный герой "Возмущения", 18-летний Марк Месснер, уроженец, как заведено у Рота, города Ньюарка, уезжает учиться в колледж в Уайнсбург — "маленький колледж изящных искусств с инженерно-техническим отделением, находящийся в сельском округе северной части центрального Огайо", то есть в серую муть провинциальной Америки, туда, где происходит действие знаменитой книги Шервуда Андерсона "Уайнсбург, Огайо".

Из Ньюарка Марк бежит потому, что не может больше сосуществовать со своим отцом, "который сошел с ума при мысли о том, что его возлюбленный единственный сын столь же не подготовлен к опасностям взрослого существования, как любой другой, кто достиг того же возраста" и утратил веру даже в то, что Марк может самостоятельно перейти улицу. "Мне надо разъехаться с ним, пока я его не убил", — кричит Марк своей расстроенной матери, хотя на убийцу куда больше смахивает его отец — местный кошерный мясник в фартуке, вечно замаранном кровью. Однако подлинным убийцей, конечно, оказывается не сбрендивший от ужаса перед реальностью старый еврей, забрызганный кровью правильно зарезанных коров и кур, а его превосходительство генерал Макартур в своей безупречной униформе: "Каждый раз, когда я читал о штыковой атаке против китайцев в Корее, перед моим мысленным взором возникали отцовские ножи и топоры".

Так что, как видите, тут действительно не без притчевости, хотя смысл тут, скорее, не "против судьбы не попрешь", а "судьба не имеет значения". Опасения отца Марка оказались оправданными, но важна не гибель, а то, что перед ней. Важен этот год в провинциальном колледже — Марк встречает красивую, странную и сексуально искушенную девушку Оливию, излагает своему уверенному в пользе воскресных проповедей декану основные тезисы знаменитого эссе Бертрана Рассела "Почему я не христианин", а затем блюет на ковер у декана в кабинете, переносит операцию по удалению аппендикса и не участвует, именно что не участвует, в нападении разгулявшихся студентов на женские общежития колледжа. Продолжительность жизни не имеет значения, так что не надо рыдать и бить себя в грудь. Важно не где, как и когда Марк Месснер умер ("предпринятые двумя санитарами попытки остановить кровотечение и вернуть рядового Месснера к жизни не возымели никакого результата, и все в нем (мозг, почки, легкие, сердце) замерло и остановило свою деятельность на рассвете 31 марта 1952 года"), а то, что он любил свою мать и даже сумасшедшего отца, узнал ласку Оливии, послал декана ко всем чертям. Об этом, он будет вспоминать в момент последнего воспоминания и даже потом, хотя — атеист — он не верит ни в какое "потом".

Все это при желании, действительно, можно воспринимать и как "яростную прозу", и как "нравоучительную схему". Сам же Рот далек от патетики любого рода. Если бы все сложилось по-другому — пишет он в последней главе, — Марк Месснер "был бы сейчас жив и только-только удалился бы на покой, завершив успешную карьеру практикующего адвоката". Судьбу своего героя он воспринимает не как трагедию, а как участь — возможно, не самую худшую.

СПб.: Амфора, 2008