концерт / классика
Во вторник на сцене Национальной филармонии киевский камерный оркестр New Era Orchestra принимал солистов латвийского оркестра Kremerata Baltika — скрипачку Яну Озолиню и вибрафониста Андрея Пушкарева, а со своей стороны выдвинул на первые роли виолончелистов Святослава Боровика и Игоря Пацовского. За тем, как New Era Orchestra равнялся на оркестр Гидона Кремера, наблюдала ЮЛИЯ БЕНТЯ.
Камерный оркестр New Era Orchestra появился на киевском музыкальном горизонте в прошлом году, но уже сейчас можно смело говорить о нем как о сформированном подразделении (правда, скорее антрепризном, чем стационарном) по борьбе с музыкальным невежеством и академической косностью. Руководит им второй дирижер Национального президентского оркестра Татьяна Калиниченко — девушка с цепким умом, крепким характером, четким дирижерским взмахом и умением жестко следовать взятому курсу. В работе оркестра отчетливо просматриваются два направления: первое — лучшие образцы новейшей музыки (большинство исполнений — украинские премьеры), второе — всячески модифицированная под возможности камерного инструментального состава классика (в оркестре этим занимается молодой композитор и аранжировщик Евгений Брага, уже "переписавший" "Картинки с выставки" Модеста Мусоргского и отрывки из балета "Викинги" Евгения Станковича).
Несмотря на предельную пестроту и насыщенность новинками, нынешнее выступление New Era Orchestra вполне соответствовало данным направлениям. Правда, отличительной чертой всех оригинальных партитур оказалась их несамостоятельность, а Баха с Пьяццоллой аранжировал на свой вкус знаменитый вибрафонист, уроженец Киева, обладатель Grammy, а с 1999 года — солист оркестра Kremerata Baltika Андрей Пушкарев.
В "Сюите Святого Павла" британец Густав Холст без лишних витиеватостей и метафор признается в любви к Средневековью, шотландскому фольклору и "Кармен" Бизе (в одной из частей сюиты цитируется "Солдатская песня" Хозе), а его соотечественник Питер Уорлок в "Capriol Suite" — куртуазным танцам эпохи Возрождения. Как любая стилизация, данная музыка обречена на упрощение и игру с традиционными моделями, однако Татьяне Калиниченко удалось не утратить ее чисто английское обаяние. В Увертюре для струнных Евгения Браги тоже, увы, не обошлось без подражательных аллюзий: под прицелом оказался главный мелодический мотив Concerto grosso #1 Альфреда Шнитке, однако шнитковского накала страстей здесь нет и в помине. Пьеса "Violoncelles, vibrez!" итальянца Джованни Соллимы обозначила резкий поворот настроения камерного вечера к минимализму. А для виолончелистов Святослава Боровика и Игоря Пацовского он оказался роковым: сильный сквозняк перелистывал их ноты, отчего у солистов время от времени просто опускались руки. К счастью, этот музыкальный "бег на месте" в стиле Филипа Гласса им все же удалось доиграть.
Второе отделение началось Концертом ре минор для клавира с оркестром Баха — единственным номером программы, где публика, зааплодировавшая после первой части, была совершенно права (замечательная солистка Ольга Шадрина-Лычак ограничилась исполнением одной части трехчастного произведения). Андрей Пушкарев также повел себя не совсем традиционно: сначала он спустился с набором палочек в зрительный зал, чтобы послушать Яну Озолиню в Концерте соль минор для скрипки с оркестром Антонио Вивальди, и только после этого под бурные овации поднялся на сцену.
Если вибрирующие виолончели в руках Святослава Боровика и Игоря Пацовского прославляли телесность и вечное движение, то вибрафон Андрея Пушкарева отправил музыку Баха (версия для вибрафона Концерта ля минор для скрипки с оркестром), Астора Пьяццоллы (Прелюд и фуга) и Георгса Пецелиса ("Цветущий жасмин") в просторы космической невесомости, где привычные интонации обретают совершенно иное значение. Требующие, казалось бы, неимоверных усилий виртуозные пассажи и "прыжки" мелодий на широкие интервалы, сыгранные Андреем Пушкаревым на вибрафоне, утратили привычное "физиологическое" напряжение, а всевозможные ассоциации музыки с природными явлениями и человеческой психологией фактически потеряли смысл. Музыка тем не менее осталась — и даже превратилась в нечто настолько прекрасное, что Баху, может быть, и не снилось.