Выставка живопись
В Инженерном корпусе Третьяковской галереи открылась юбилейная выставка Валентина Сидорова. Он рисует пейзажи. За это он стал кавалером орденов "За заслуги перед Отечеством" IV и III степеней, лауреатом Госпремий СССР и РФ, академиком Академии художеств и председателем Союза художников России. Удивительными пейзажами большого общественного и государственного значения наслаждался ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Валентин Сидоров родился в деревне Сорокапень в Тверской области в 1928 году. Он оттуда уехал уже в восьмилетнем возрасте, а сейчас ему восемьдесят, но детские впечатления так его пронзили, что он все время рисует эту деревню и соседние. Он верный певец Сорокапенья, а другие территории его почти никогда не интересуют. Там же, вокруг, в областных музеях его произведения и оседают. На выставке около семидесяти картин из музеев Твери, Владимира, еще из галереи "Арбат Престиж" (надо признать, лучшие), ну и из его мастерской.
В ранних вещах он выглядит как верный реалист школы Аркадия Пластова (который родился в деревне Прислониха под Ульяновском), тем более что он и учился с сыном Пластова Николаем. Но и даже шире — школы передвижничества. Его картина "Бабушкины сказки" вполне могла быть написана не в 1947-м, а лет на семьдесят раньше, тем более что тогда как раз тоже была написана такая картина, художником Василием Максимовым (родился в деревне Лопино под Ладогой), и находится она тут же, в Третьяковке. Там, как и у Сидорова, тоже бабушка рассказывает сказки вечером у печки, их слушает больше народу, но смысл тот же. Это даже удивительно, что бывают такие крепкие традиции — будто не реалистическая живопись, а палех какой-то, за сто лет ничего не меняется. Но вот бывают, и он как раз представитель.
А потом умер Сталин, и подули ветры перемен. Не то чтобы он оказался прямо на ветру, но все же и ему надуло. В картине "На теплой земле" (галерея "Арбат Престиж") 1963 года, где бабушка сажает грядку, а внучка смотрит на это, чудится, что он, пожалуй, видел крестьянский цикл Малевича. Но больше всего его пронзила встреча с Георгием Нисским, которого он называет дядей Жорой. Он с ним познакомился на даче академии под Вышним Волочком. Это был совсем из другой области художник, из Гомельской, он родился в местечке Новобелица. И, в общем-то, он был авангардист. Его интересовала ритмизованная геометрическая структура бытия, в которой он видел некое одухотворяющее начало. В том, что нам даровано ее увидеть, для Нисского было какое-то пронзительное счастье, ощущение, что в начале было не слово, а геометрия, и самое главное — ее не забыть. У него есть картина "Осень. Семафоры" (1933), и там прямо тревога, что семафоры сейчас отцветут, сбросят огни и исчезнут в зиме. Тонкий художник, с пронзительной, скрипичной, что ли, мелодией.
Валентин Сидоров как-то этим проникся, что несколько странно. В переводе на Сорокапень это дало какие-то неожиданные результаты. Семафоров там нет и вообще мало геометрии. Но Сидоров под влиянием встречи с дядей Жорой как-то все там пересмотрел, в особенности сконцентрировался на березках, которые иногда действительно похожи на тонкие вертикальные линии, а также на избах и сараях с горизонталями бревен. Пейзажи очистились от деталей, приобрели обобщенно счастливый вид, наступила идиллия несколько в стиле Алексея Венецианова. В 60-е годы в ней еще была какая-то весенняя тревога или осенняя меланхолия (картина "Последние листья. Посвящение Георгию Свиридову"), а в брежневское время наступили ничем не беспокоемая радость первого мая и спелое счастье августа. И оно так потом и продолжалось и до сих пор тянется.
Трудно мне понять этого художника, почти ничего у нас с ним общего. Но ведь это огромная, через весь век протянувшаяся жизнь, и в ней, несомненно, есть человеческое содержание. И понять хочется. Однажды студентом я оказался в городке Изборске, и там был местный праздник. На деревянной сцене выступал детский хор, с воодушевлением, поскольку, как объявили, в том году была написана "Песня об Изборске". Всю не помню, она длинная, но рефреном там было "вдали березки русские, вблизи родной Изборск". Лет через двадцать я приехал в Серпухов. Там тоже пел детский хор, рефреном было "а тут березки русские и Серпухов родной". Видимо, какой-то инструкцией Минобразования эта песня была рекомендована к разучиванию в городах с названием мужского рода из двух и трех слогов и с тех пор так и ходит. Но я не об этом. В Изборске, слушая ее, председатель сельсовета, очень хороший человек, с медалью, построивший общественный сортир у дороги, прямо плакал от умиления. И в Серпухове тоже я видел ветерана, который слушал эту песню и ронял скупую мужскую слезу.
Есть особый тип русского мужчины. Как правило, это человек за пятьдесят, крепкий, хозяйственный, консервативных взглядов, часто мелочно обидчивый, но такой положительный и как бы гладкий. Им свойственна некая сентиментальная чувствительность, несколько поверхностная, зато обильная. Увидит детей, воскликнет "о сыны мои" и прослезится. Увидит внуков — опять прослезится. Иногда вообще чепуха какая-то: корова замычит, а он опять в слезы, детство вспомнил. Так вот березки на этих людей оказывают какое-то магическое действие. Осина там или елка — это ничего, это они спокойно могут, а березка совершенно лишает их душевной стойкости. Не знаю почему. Они обычно баню любят — может, из-за веников?
Бывают страны, где опора государственности — средний класс, но у нас это не экономическая категория, а психологическая, и обычно как-то именно вот такие люди оказываются опорой. Они всегда любят прикрепиться к государству или правящей партии и там жить в состоянии коллективного руководства. Вот Брежнев был идеальным воплощением этого типа. Я думаю, у них, наверное, должна быть своя субкультура? Семафоры осенью — им это не очень понятно, потому что при чем тут осень, если семафоры — они же всесезонные? А березки осенью — это да. Это такая музыка в душе, что сразу тянет на поэзию: "Вдали березки русские и сам я, мой родной".
Валентин Сидоров, по-моему, нашел как раз идеальное воплощение именно этого образа. Хотя его очень ругали в период раздела имущества Союза художников, очень упрекали в разных хозяйственных нестроениях, но, по-моему, это со зла. Люди такого склада обычно мелочно прижимисты, но это свойство характера, которое надо принимать как есть. Вероятно, он хороший человек. Он не писал больших партийных полотен, не работал над образами комсомольцев в 1970-е и святых угодников в 1990-е. Он построил часовню в память о своих земляках, погибших на войне, что очень достойно, а сам ее не расписывал. Он всегда, всю жизнь любил и рисовал свою Тверскую область.
Но поскольку именно этот психологический тип является субкультурой русской государственности, он стал лауреатом, кавалером и председателем — а кто еще? И глядя на эту выставку, думаешь, как все-таки много в нашей стране лишнего. Вот есть ее сердцевина, корневая система, которая прорастает из Прислонихи в Лопино, из Лопина в Сорокапень. Зачем же всякое другое, неспокойное? Это — наше. Березовое детство, березовая юность, березовая трудовая деятельность, березка на могиле. Чего еще надо?