Антон Адасинский поставил "Дереву" "DiaGnose"

Базирующийся в Дрездене петербургский театр "Дерево" выпустил свой новый спектакль еще в конце прошлого года, но до России "DiaGnose" добрался только сейчас. 28 ноября постановку покажут в московском Театре имени Вахтангова. На российской премьере "DiaGnose", прошедшей в петербургском Театре на Литейном, побывал ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.

       Сопровождающая новый опус Антона Адасинского легенда гласит, что некоторое время назад где-то на Востоке он подцепил смертельно опасную болезнь, которая поставила основателя "Дерева" перед фактом — жить оставалось всего ничего. Приковываться к постели господин Адасинский не желал, и, собравшись на гастроли, пошел к врачам с бартером: они дали танцору максимум два года жизни и максимум лекарств, а он им — подписку о том, что ответственность за собственную жизнь берет на себя. Последующие полгода Антон Адасинский боролся не столько с болезнью, сколько с психоделическими последствиями ее лечения. Кульминация глюков совпала с выступлением "Дерева" на Эдинбургском фестивале, потом болезнь отступила, а пережитые видения сделались базой поставленного вскоре "DiaGnose". Ситуация если и вымышленная, то из разряда "нарочно не придумаешь" — члены "Дерева" сознательно избегают слов "актер", "театр", "игра" и в пандан Ежи Гротовскому ставят знак равенства между искусством и жизнью. Парадокс "DiaGnose" заключается в том, что чрезвычайно близкая "Дереву" лабораторная тематика оказалась выражена в новом спектакле непривычными для театра господина Адасинского средствами.
       На его прошлые работы "DiaGnose" походит разве что тем, что, как и в абсолютном большинстве постановок "Дерева", здесь отсутствует внятный сюжет, но есть очевидная ассоциативная основа — физическая и душевная человеческая боль. Точнее, боль как жизнь конкретного человека, Антона Адасинского. Продуваемый бутафорской метелью, он корчится на авансцене и тянет из себя красные нити жил. Воюет с окружающим миром, под фонограмму канонады и взрывы всамделишных петард, с саблей и гранатометом, по-пластунски волочась по арьерсцене. Борется с самим собой, поднимая руку на своего двойника. На всю ширь сцены раскинулись в натруженном конвульсивном шпагате гигантские картонные ноги, такой же подчеркнуто бутафорский позвоночник растаскивается на куски, а сам господин Адасинский бьется в судорогах неподалеку. В "DiaGnose" зарифмована и его художническая биография — из-под плаща прародителя "Дерева" вылупливается крошечный бритоголовый андрогин, напоминающий одновременно и самого Адасинского, и всех словно бы созданных по его образу и подобию членов труппы. Намеренно деперсонифицированные, они всегда готовы к любой образной трансформации, а ближе к концу "DiaGnose" четверо занятых в спектакле актеров (кроме Антона Адасинского это Елена Яровая, Татьяна Лузай и Максим Диденко) танцуют па-де-катр, в котором будут танцевать клоны Адасинского, как один облаченные в черные брюки с оголенным торсом.
       Помимо этих вполне себе глубокомысленных фокусов, в "DiaGnose" хватает и привычного для "Дерева" легкого безумия. Изрядный градус его сопутствует спектаклю с самого его начала, когда, подготавливая основное действие под звуки бодрой латиноамериканщины, господин Адасинский в больничном халате, с окровавленным ртом и игрушечной саблей в руках, в компании полувменяемой медсестрички пробирается между зрительскими рядами. Поэтическая картинка "DiaGnose" складывается из фирменной мозаики будто бы не связанных друг с другом клипов, но лишена главного компонента спектаклей "Дерева" — животной, физиологической энергетики. Нет в "DiaGnose" и спонтанно-яркой, визуально цепляющей виртуозной телесности. Традиционно самодостаточная плотская вязь оттеснена на второй и третий план неожиданно яркой сценографией и мощным саунд-дизайном. Дерзкая брутальность и притягивающая ритуальность сведены в "DiaGnose" на нет — сценический язык "Дерева" в этом спектакле тяготеет скорее к арсеналу выразительных средств традиционного театра, а отсутствующий в ритме спектакля нерв не компенсируется натяжением художественной материи.