В субботу Театр оперы и балета Санкт-Петербургской консерватории показал новую постановку оперы Кристофа Виллибальда Глюка "Орфей и Эвридика", музыкальное руководство которой осуществил исполняющий обязанности ректора Консерватории Сергей Стадлер. На премьере страдал ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Вместе с партитурой "Орфея и Эвридики" композитор Глюк оставил в наследство потомкам головную боль. Каждому, кто берется за исполнение этой сверхпопулярной оперы, придется для начало выяснить, какую из трех существующих редакций сочинения предпочесть. Венская версия (1762) требует для партии Орфея мужского альта, итальянская (1769) — мужского сопрано, парижская (1774) — сверхвысокой тесситуры контр-тенора. Сергей Стадлер предпочел четвертую редакцию "Орфея", созданную в 1859 году Гектором Берлиозом в расчете на колоратурное меццо-сопрано Полины Виардо. Этот выбор нельзя не признать остроумным: с одной стороны, он избавил господина Стадлера от ненужных сравнений его трактовки с исполнениями музыкантов-аутентистов, с другой — в нем наличествует определенный культурологический стеб: именно берлиозовскую версию "Орфея" исполнял в 1867 году основатель и первый директор Петербургской консерватории Антон Рубинштейн.
Впрочем, дальше этой аллюзии диалог с прошлым у нынешнего ректора консерватории не продвинулся. В последний раз театр консерватории привлекал к себе внимание два-три года назад небывало стильными для Петербурга трактовками опер Перселла и Моцарта, выходившими из-под рук дирижера Дмитрия Зубова. "Орфей и Эвридика" господина Стадлера звучит апофеозом музыкального бесстилья. Опус Глюка-Берлиоза предоставляет широчайшее поле для кропотливой реконструкторской работы, возможность взглянуть на opus magnum оперного классицизма глазами романтиков. Но уличить господина Стадлера хоть в какой-то исторической рефлексии было невозможно. Премьерный Глюк консерваторских певцов (Орфей — Елена Веденеева, Эвридика — Наталья Бирюкова, Амур — Наталья Москвина) и оркестрантов отличается от будничных Чайковского и Римского-Корсакова разве что отсутствием фирменной душераздирающей фальши. "Дирижирование? Берешь палочку и дирижируешь" — сформулировал свой взгляд на профессию Сергей Стадлер одиннадцать лет назад накануне своего дирижерского дебюта. И действительно, чего напрягаться. Написанные ноты нужно озвучить, а уж что это за ноты и как их играть — дело десятое.
Безликой музыкальной интерпретации нового "Орфея" вторит постановочная эстетика не слишком явно понимающих разницу между минимализмом и скудоумием хореографа Константина Чувашева и художника Татьяны Ястребовой. Этот дуэт явно работал в направлении малобюджетного hand-made калькирования Боба Уилсона: выматывающая душу статика мизансцен и фрагмент ренессансной фрески на арьерсцене, неряшливый дым и случайный свет, все вместе — сиротская безвкусица, хилая претензия на европейский минимализм. Вокалисты надрывно всплескивают руками и надсадно стенают в опасной близости от оркестровой ямы. В танцах фурий то ли женоподобные мужчины, то ли мужеподобные женщины выкидывают комбинации, словно бы вынутые из классических вариаций какой-нибудь "Жизели" или "Баядерки". Кульминация орфического абсурда приходится аккурат на "Танец блаженных теней": облаченная в мышиный туальденор массовка неприкаянно разгуливает по сцене с видом отбывающих трудовую повинность под растиражированную масскультом флейтовую мелодию, самозабвенно исполняемую господином Стадлером на скрипке — и все это всерьез, с полной уверенностью в художественной самоценности происходящего. Картина, достойная разве что "Лысой певицы" Эжена Ионеско.