премьера / театр
На большой сцене Национального академического драматического театра им. Ивана Франко поставили камерный спектакль-воспоминание "Божья слеза", в котором Любовь Кубюк и Лесь Сердюк играют сельских стариков, переживших в Украине все ужасы ХХ века. В личную интонацию общей истории вслушивалась ЮЛИЯ Ъ-БЕНТЯ.
Новеллу "Слеза господа" российского писателя Николая Космина художественный руководитель Театра им. Ивана Франко Богдан Ступка отыскал в сборнике "Шедевры русской литературы ХХ века" (впервые она была опубликована в журнале "Дружба народов" в 1991 году) — и, прочитав, захотел увидеть ее на сцене. Оказалось, что Николай Космин уже делал инсценировку своей новеллы по просьбе руководителя московского Театра им. Вахтангова Михаила Ульянова, однако вскоре Ульянов умер, а с его смертью пропала и перспектива увидеть пьесу в постановке вахтанговцев.
В Киеве за этот деликатный текст-исповедь с глубоко припрятанным обвинительным пафосом взялся режиссер Валентин Козьменко-Делинде, в последние годы живущий и работающий преимущественно в Словакии. Задание перед ним стояло не из легких: забыть обо всех вновь открытых сейчас фактах "большой истории" и рассказать о личной драме обычного украинского крестьянина Ивана (Лесь Сердюк), который ради спасения жены и едва родившегося ребенка в 1932 году пошел на кражу мешка зерна и убийство сторожа, а также непреднамеренное убийство случайного свидетеля. Дальше — лагерь, еще одно убийство, возвращение домой и жизнь под грузом вины, которая порой кажется куда страшнее смерти от голода.
Собственно слова "голодомор" не было в крестьянском обиходе ни тогда, ни спустя десятилетия — был "1933 год", при упоминании которого все, его пережившие, понимали, о чем идет речь. Со спектаклем Валентина Козьменко-Делинде происходит нечто подобное: в нем нет категоричности, приговоров и деклараций — ничего наносного и нарочитого (если не считать реплики героя Леся Сердюка, что людей любить не за что — они, в отличие от животных, не божьи создания). Нет в спектакле и жесткой причинно-следственной связи событий, из-за чего сценическое действие, выстроенное из воспоминаний и реминисценций, выглядит фрагментарно и почти бессвязно.
Цельностью и монолитностью не отличается и визуальный ряд премьерной постановки. Над большой сценой художник Владимир Карашевский повесил огромную соломенную крышу, обозначив таким образом дом, в котором случается всякое — то молодежь гуляет, то энкавэдэшники зверствуют. К сцене примыкает небольшой подиум со стогом сена — это хлев, куда прячутся от людей Иван и Броня (Любовь Кубюк). Именно здесь в финале пьесы рождаются двое телят — два истинно божьих созданья, чье появление на свет Иван воспринимает как искупление вины за убийство Иосипа, случайного свидетеля той самой роковой кражи, чьей смерти (единственной из трех имеющихся на его совести) герой не хотел.
В целом "Божья слеза" держится на дуэте рассказчика и слушательницы. При этом совершенно камерный по сути спектакль получился очень людным: для визуализации воспоминаний главного героя режиссер использовал огромную и почти безмолвную массовку, которой отданы роли энкавэдэшников, веселящейся толпы, соседей и даже коровы (ее изображают четыре девушки в белых платьях). Это очень значимый момент для Богдана Ступки, который привлек к участию в постановке студентов своего актерского курса Национального университета театра, кино и телевидения им. Карпенко-Карого, на основе которого он планирует создать экспериментальный театр-студию при Театре им. Ивана Франко.