В связи с приближением полувековой годовщины победы над германским фашизмом ряды антифашистов множатся. Бывший председатель комитета по печати Борис Миронов и думец Сергей Бабурин учредили "Антифашистский патриотический центр", призванный спасти Россию "от угрозы порабощения фашизмом", являющимся "формой интернациональной русофобии".
Учредители отметили, что появление нового антифашистского учреждения есть событие историческое, с чем трудно не согласиться, ибо во всенародную борьбу с фашизмом включились даже лица, менее чем год назад сами себя именовавшие фашистами — в конце лета 1994 года Миронов указал, что "если борьба за интересы русского народа — это фашизм, можете считать меня фашистом". Теперь, согласно разъяснению Бабурина, борьба за интересы русского народа — это антифашизм, так что Миронов и Бабурин на зависть недоумкам Муссолини и Гитлеру сумели объединить фашизм и антифашизм в истинно патриотическом синтезе.
Вдохновленные общим антифашистским порывом и конкретным указом президента об усилении борьбы с фашизмом, работники правоохранительных органов усилили борьбу и на некоторое время заключили в следственный изолятор писателя Дмитрия Быкова, издавшего популярное собрание скверноматерных речений русского народа.
Быков, таким образом, повторил судьбу двух других великих мужей — Данте Алигьери, составившего, подобно ему, трактат "De vulgari eloquentia" ("О народном красноречии") и наказанного вечным изгнанием из родной Флоренции, и другого изгнанника, Дмитрия Якубовского, также глубоко овладевшего всей сокровищницей народного красноречия (см. "Торонтинские беседы" Якубовского со Степанковым) и вверженным за то в петроградскую тюрьму "Кресты". Не касаясь тут особенностей политической борьбы в средневековой Флоренции, заметим, что в России эта борьба принимает ярко выраженную закономерность: матерщинники почитаются судейскими за злейших фашистов и безжалостно водворяются в места лишения свободы. Позиция судейских понятна: Академия наук так и не представила заказанное ей научно-юридическое определение фашизма, и практические работники принуждены выстрадывать его самостоятельно. Вероятно, решая квадратуру круга, они вспомнили стихи Сергея Михалкова "Нет! — сказали мы фашистам, — не потерпит наш народ, чтобы русский хлеб душистый назывался словом 'брот'", после чего юридическая мысль развивалась по аналогии. Коль скоро квалифицирующий признак фашизма заключается в давании чужеземных названий исконным объектам, то Быков и его товарищи, отказавшиеся от исконно русских выражений, как то: "фаллос", "вагина" etc., и заменившие их негодными и чуждыми словами, суть несомненные фашисты, подлежащие суровой каре российского закона.
Эта кара может постичь и другого известного матерщинника, президента СССР Михаила Горбачева (ср. обращенную к членам ГКЧП историческую фразу "Ну и м...ки же вы!"). Известный своим антифашизмом лидер ЛДПР Жириновский предложил Горбачеву думать о том, какую тюрьму выбрать для себя — "Лефортово" или "Матросскую тишину". "Я лично выбрал бы ему 'Таганку'", — присовокупил лидер ЛДПР.
Выбор Жириновского тем более интересен, что, в отличие от данных нам в объективной реальности "Лефортова" и "Матросской тишины", Таганской тюрьмы, срытой по указанию Хрущева, уже тридцать с лишним лет как не существует. Подобно тому, как либеральный демократ Жан-Мари Ле Пен при всем желании не может заточить Франсуа Миттерана в Бастилию, сходная неудача грозит и Жириновскому. Впрочем — если, конечно, лидер ЛДПР не имеет в виду начать свою будущую президентскую инвеституру с немедленного восстановления Таганской тюрьмы во всем ее устрашающем величии, — созданный им образ не лишен изящества: президента несуществующего СССР если куда и заточать — то в несуществующую "Таганку".
Большевистская поруха творилась на русской земле под звуки маршеобразной песни "Мы раздуваем пожар мировой, церкви и тюрьмы сровняем с землей". С падением коммунизма встала задача восстановления порушенного, и если лидер ЛДПР более озабочен возрождением тюремно-лагерного хозяйства, то мэр Москвы Юрий Лужков радеет не о земном, но о небесном. Новая инициатива мэра заключается в том, чтобы "построить на Манежной площади хрустальную часовню Александра Невского, которая (если смотреть с Тверской улицы) в солнечную погоду будет выглядеть, словно сделана из огромного алмаза".
В России, где еще в прошлом веке был составлен капитальный проект — "Как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором были бы по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян", — никаким новым проектам удивляться вроде бы нет уже возможности, однако непонятно, почему хрустальная часовня будет казаться алмазной лишь со стороны Тверской: ежели погода хороша, а солнце стоит в зените, то игра света в гранях изделия должна в равной степени наблюдаться со стороны Манежа, Александровского сада, Госдумы и т. д. Вряд ли Лужков имел в виду, что Kristallkirche будет исправно отчищаться лишь с северо-западного фасада, прочие же ее стены будут покрыты снижающим алмазный эффект толстым слоем пыли и копоти. Загадочно и другое: пока что на Манежной находится глубокая яма, и, доколе яма не закопана, говорить о возведении на площади какого бы то ни было строения значило бы сильно погрешать против закона всемирного тяготения. Но именно сочетание двух загадок и дает искомую разгадку. Дабы было чем засыпать яму на Манежной, предполагается выкопать новую яму — на Пушкинской площади. После этого можно быстро построить часовню и — поскольку с выкопкой новой ямы движение по Тверской полностью прекратится и улица обезлюдеет — опустевшая Тверская приобретет новое назначение: станет местом для любования огромным алмазом.
Видя такие впечатляющие замыслы, президент РФ с одобрением констатировал: "Россия начинает подниматься, творческие силы начинают разжигаться, и их надо поддержать".
На первый взгляд замечание президента грешит стилистической шероховатостью: творческие силы скорее развиваются, поднимаются, укрепляются etc., а разжигаются разве что неистовые страсти (похоть, алчность и пр.). Но, вероятно, Ельцин хотел сказать, что строительные градостроительные страсти подобны религиозному жару, т. е. тоже в состоянии разжигаться. Похоже, что так: алмазный проект на Манежной явно навеян словами известной песни парижского поэта Алексея Хвостенко "Над небом голубым есть город золотой с хрустальными воротами etc.", сама же песня есть парафраз стихов Апокалипсиса о небесном Иерусалиме — "Улица города — чистое золото, как прозрачное стекло" (Откр. 21, 21). Очевидно, от ревности к Хвостенко и Иоанну Богослову творческие силы Зураба Церетели разожглись окончательно, и все силы московского строительного комплекса будут брошены на воздвижение нового Иерусалима. Как гласит патриотическое речение, "были Третьим Римом, стали вторым Содомом и Гоморрой", а от Содома и Гоморры до небесного Иерусалима и вовсе рукой подать.
Рядовые же политики тяготеют и не к небесам, и не к Содому, но к земному, домашнему и даже интимному. Оставив заботы по устроению левоцентристского блока, спикер Думы Иван Рыбкин приобрел в г. Роквилл, штат Мэриленд, гарнитур дачной мебели и с помощью российских дипломатов в Вашингтоне загрузил его в спецсамолет для отправки на Родину.
В царствование Николая Павловича, когда никто даже и не знал слова "левоцентризм", случилась совершенно левоцентристская история. Обуянный жаждой государственной деятельности, император внезапно явился на таможню, где в этот момент лежал прибывший из Парижа для шефа жандармов графа Орлова груз с надписью "Expedition officielle" (т. е. не подлежащий досмотру). Со словами "expedition — это вы, officielle — это я" Николай Павлович вскрыл багаж и обнаружил массу предметов интимного обихода, включая розовое атласное одеяло. По замечанию историка, император знал, что шеф жандармов берет взятки, но мирился с этим ввиду политических размеров взимаемого — однако именно поэтому беспошлинно ввозимое по линии корпуса жандармов атласное розовое одеяло совершенно взбесило императора своей глубочайшей домашней интимностью. Как гласит предание, вернувшись в Зимний дворец, император собственноручно отправил шефу жандармов по электрикомагнетическому телеграфу послание без подписи и состоящее всего лишь из одного слова — "Свинья".
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ