К некоторым книгам кинематограф относится с особой страстью — к тем, которые представляют собой не просто текст, а миф. А к мифам кино обречено возвращаться.
На карикатуре из журнала The New Yorker сценарист объясняет продюсеру в двух словах свою идею: "Это будет экранизация "Макбета" с танцующими пингвинами". Пингвины, ясное дело, взялись из успешного мультика Джорджа Миллера "Делай ноги" (Happy Feet). В другие эпохи такими "пингвинами" могли быть андрогинная Аста Нильсен в роли Гамлета в фильме Свена Гада (Hamlet, 1921), руины разбомбленной Германии в "Дальше — тишина" (Der Rest ist Schweigen, 1959) Хельмута Койтнера, экстази и пирсинг в "Ромео + Джульетта" (Romeo + Juliet, 1996) База Лурмана.
Но пингвины приходят и уходят, а Шекспир остается самым киногеничным писателем в истории: свыше 700 экранизаций. На втором месте — Чарльз Диккенс (260 фильмов), на третьем — Антон Чехов (250). Но если Шекспиром режиссеры вертят, как хотят, переодевая Макбета в самурайские доспехи, Гамлета в пиджак хозяина финской сосисочной фабрики, Ричарда III в фашистский френч, то Диккенса и Чехова уважают. Разве что Альфонсо Куарон осовременил "Большие надежды" (Great Expactations, 1998), Луи Маль перенес "Дядю Ваню" на Манхэттен (Vanya on 42nd Street, 1994), а Клод Миллер — "Чайку" на юг Франции (La petite Lili, 2003).
Первая тройка писателей характерна. Шекспир создал не корпус текстов, а мифологию, ряд архетипов, к которым, как к любому мифу, кино обречено возвращаться. Диккенс, напротив, создал архетип нарратива, совмещающего романтизм, сентиментальность и душевность вечера у камина: к нему восходит индустрия сериалов. Чехов — идеальный драматург: диалоги ни о чем легко наполнить вневременными экзистенциальными судорогами. Четвертое место делят, что естественно, Александр Дюма и Артур Конан Дойл (по 200 с лишним фильмов), но кино часто не использует их оригинальные сюжеты, а бессовестно впутывает мушкетеров или Холмса в истории, за которые их "отцы" отлупили бы сценаристов палками.
Впрочем, речь идет о плодовитых писателях. А вот Мигель Сервантес остается автором одной книги. И что же? Около 90 экранизаций "Дон Кихота": Шекспир обзавидуется. А какой-нибудь не самый талантливый беллетрист, хотя бы Борис Лавренев, позволил снять два шедевра на основе новеллы "Сорок первый" (Якова Протазанова в 1927-м, Григория Чухрая в 1956-м). Сейчас ее коллизию перенес в "Слезах апреля" (Kasky) Аку Лоухимиес на фактуру финской гражданской войны 1918 года.
Шекспир, Диккенс и Чехов — вечные, интернациональные ценности. Но присутствие многих авторов на экране сложно оценить количественно. Федора Достоевского и Льва Толстого в мире экранизируют примерно в одинаковой пропорции: по 150 фильмов. Но для многих режиссеров любого русского писателя зовут "Достоевский". Вот фильм великого минималиста Робера Брессона "Деньги" (L'Argent, 1983): до поры до времени — экранизация толстовского "Фальшивого купона", а потом матерая достоевщина с публичным покаянием. А в цыганочке с выходом Марселя Л`Эрбье "Огненные ночи" (Nuits de feu, 1937) только при очень пылком воображении узнаешь "Живой труп". Впрочем, в русской классике есть элемент жестокого романса, позволивший снять и "Ночи", и "Моего ласкового и нежного зверя" (1977) Эмиля Лотяну, вариацию на тему чеховской "Драмы на охоте".
Есть еще и скрытые экранизации: два их примера, диаметрально противоположных эстетически, только что сняты в России. В "Грузе 200" Алексея Балабанова мало кто разглядел мотивы "Святилища" Уильяма Фолкнера, в "Параграфе 78" Михаила Хлебородова — "Непобедимого" Станислава Лема.
Внутри той или иной кинематографии иерархия авторов колеблется иногда по курьезным причинам. Советские экранизации Уильяма Коллинза или Конан Дойла начала 1980-х связаны с тем, что их книги выдавались по талонам за сданную макулатуру и царили на черном рынке. А в Германии в честь пакта Молотова-Риббентропа Густав Учицкий снял "Станционного смотрителя" (Der Postmeister, 1940) с невиданно смелой по тем временам обнаженкой.
Но это так, анекдоты. А из отечественных классиков до конца 1950-х самым популярным автором был Максим Горький, в начале 1960-х его вытеснил Антон Чехов. Вроде бы, этому есть элементарные, социально-политические, если угодно, конъюнктурные резоны. Горький — знамя соцреализма. Чехов выдвинут "шестидесятниками", начиная с "Дамы с собачкой" (1961) Иосифа Хейфица, как гуманистическая альтернатива Горькому. Но это справедливо лишь отчасти.
Горький в начале ХХ века был самым популярным, самым издаваемым в мире русским писателем. И киномода на него тоже была мировой. Впервые "На дне" экранизировал в Японии Минори Мурата аж в 1920-м (Rojo no Reikon), затем — Акира Куросава (Donzoko, 1957). Во Франции "На дне" гениально экранизировал Жан Ренуар по сценарию Евгения Замятина (Les bas-fonds, 1936).
К тому же, невзирая на политику партии и правительства, именно экранизация Марком Донским трилогии Горького "Детство", "В людях", "Мои университеты" (1938-1939) считается в мире революционным прорывом в истории кино, а Донской — пророком неореализма. Фильмы же по Чехову, при всем уважении к таланту Хейфица, киноязык не обновили. Может быть, в них просто не хватало танцующих пингвинов.