В Петербурге в Государственном Эрмитаже открылась выставка великого скульптора Альберто Джакометти (1901-1966), перевернувшего все представления о фигуративной пластике. О выставке — МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.
В Двенадцатиколонный зал поместилось, казалось бы, совсем ничего из огромного наследия труженика, почти сорок лет прожившего в мастерской-пещере на Монпарнасе. Перфекциониста, постоянно страшившегося, что у него ничего не получается: друзья и мама отбирали у него работы, опасаясь, что в процессе совершенствования состоявшийся шедевр просто исчезнет.
27 скульптур, три десятка гравюр и картин — но весь путь Джакометти как на ладони. Скупо и добросовестно обозначены эксперименты тех лет, когда Джакометти еще не стал самим собой. Ученический постимпрессионизм: влияние отца, швейцарского художника. Кубизм. Плоские, абстрактные скульптуры: в 1929 году они в одночасье прославили скульптора, ввели в высший свет авангарда. Андре Бретон принял его в группу сюрреалистов: ему катастрофически не хватало своего скульптора. Меценат виконт де Ноай заказал скульптуру для сада, поэт-коммунист Луи Арагон — антиимпериалистические рисунки. Поэт Мишель Лейрис написал эссе — первое в длинном ряду текстов о Джакометти, которые напишут Жан Жене, Жан-Поль Сартр, Морис Мерло-Понти.
А дальше случилось нечто мистическое. В 1935 году Бретон отлучил Джакометти от сюрреализма, впрочем, он так обошелся почти со всеми соратниками. На двенадцать лет скульптор исчез, не выставлялся, замкнулся в мастерской. В 1948 году на выставке в Нью-Йорке предстал новый скульптор, ваявший людей и животных так, как никто еще не ваял. Шедевр за шедевром: главные из них выставлены в Эрмитаже.
Фигуры Джакометти живут на грани исчезновения, растворения в воздухе, рассыпания в прах. Сначала они становились почти микроскопическими. Скульптор уверял, что передавал образ внезапно появившегося вдали знакомого, которого толком не разглядеть, — но мало ли что говорят художники. Создав знаменитую "Собаку" (1951), он расскажет, что, возвращаясь ночью домой, ощутил себя собакой и увидел улицу ее глазами, снизу вверх. Кажется, он был наделен отличным чувством юмора.
"Собака" и "Человек, пересекающий площадь" (1949) — "визитная карточка" Джакометти. Словно отлитые в бронзу тени, упавшие на землю под косыми лучами летнего солнца. Истончившиеся до бесплотности. Вытянувшиеся до предела. Иногда, словно чтобы не оторваться от земли, они опираются на циклопические ступни. Чаще — почти преодолели земное тяготение. Элегантные призраки, загадочные, хранящие при всей экстравагантности память о классической пластике.
Джакометти и повезло, и не повезло с интерпретаторами. Сартр объявил его экзистенциалистом. Последователи договорились до того, что в его работах "узнало себя поколение, травмированное бесчеловечностью нацизма и ужасами Второй мировой войны". Собаки, что ли, и кошки, которых ваял Джакометти, пережили Освенцим? На самом деле Сартр в книге "Слова" раздул до символа эпизод 1938 года: Джакометти попал под автомобиль и остался навсегда хромым. По Сартру, "его привело в восторг, что миропорядок внезапно обнажил перед ним свою угрожающую сущность, что он, Джакометти, уловил цепенящий взор стихийного бедствия, устремленный на огни города, на людей, на его собственное тело, распростертое в грязи". Прочитав это, Джакометти перестал разговаривать со своим другом Сартром.
Впрочем, другая экзистенциальная травма действительно лежит в основе его творчества, если он ее, конечно, не выдумал. В 1921 году внезапно умер голландец-библиотекарь, спутник по поездке в Альпы. В эссе "Сфинкс и смерть Т." (1946) скульптор описал ужас, испытанный, когда живое тело превратилось на его глазах в вещь, в скульптуру. Джакометти понял, что работа скульптора сродни работе смерти. Что мертвое гораздо тяжелее живого: идущий человек почти бесплотен. И истончение людей, таким образом, не метафора их обреченности, а, напротив, утверждение жизни вопреки всему. И еще: тогда же он понял, что взгляд — именно то, что отличает живого человека от мертвеца. "Я не рисую глаз, я ваяю взгляд". Поэтому в его живописи и графике напряженный взгляд, порой почти пронзающий зрителя, — главное в его моделях: брате Диего, юной жене Аннете, проститутке Каролине.
Да, Джакометти ощущал хрупкость бытия, поэтому так и не завел собственного дома, жил в мастерской, а когда там становилось холодно и сыро — в отелях, питался в кафе. Но никогда не нагружал свои работы предопределенными смыслами — он вел диалог с глиной и бронзой, прислушивался к ним, чувствовал их внутреннюю жизнь, что, наверное, как раз и есть отличительная черта гения.