Театр Юных Зрителей имени Брянцева представил премьеру "Отцов и детей" — режиссер Георгий Цхвирава поставил пьесу Адольфа Шапиро по одноименному роману Ивана Тургенева. На спектакле горевал и размышлял ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
"Отцов и детей" играют на немаленькой основной площадке ТЮЗа, но спектакль выходит принципиально камерный, действие разворачивается в нескольких метрах от первого ряда воздвигнутых прямо на авансцене зрительских трибун. "В чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда сено; так и в жизненном нашем чемодане; чем бы его ни набили, лишь бы пустоты не было" — кажется, именно этой базаровской сентенцией руководствовался художник Алексей Вотяков, устилая тюзовские подмостки натуральным сеном. Из расставленных по сцене деревянных блоков сеносушилок, как из конструктора, герои спектакля будут легко собирать то беседку в кирсановском саду, то сеновал в имении Базаровых, то коридор на губернском балу. Умиротворяющей непритязательностью картинке вторит и до монотонности бодрый ритм спектакля: действие разбивается на небольшие эпизоды духоподъемными моцартовско-шубертовскими музыкальными отбивками, двухсотстраничный тургеневский роман уложен режиссером в без малого трехчасовой дайджест, внимать которому рядовой юный зритель может не особенно напрягая свое клиповое сознание. Да и напрягаться особенно не из-за чего: всю философскую проблематику "Отцов и детей" Георгий Цхвирава оставляет где-то за пределами своего спектакля. Вместо идейной драмы у него получились незамысловатые скетчи из жизни положительно прекрасных обитателей одной абсолютно счастливой деревни. Каждый с отеческой любовью награжден совершенством характера и душевным здоровьем. Тургеневские персонажи в прочтении господина Цхвиравы отличаются разве что оттенками трогательности: благостный Базаров (Максим Фомин) трогательно ворчлив, восторженный Аркадий (Никита Остриков) трогательно юн, вечно смущенный Николай Петрович (Сергей Шелгунов) трогательно старомоден, вечно поджимающий губы Павел Петрович (Игорь Шибанов) трогательно хмур. И далее по списку действующих лиц — ничто и никто в этом спектакле не способно омрачить легкую, как заменяющая в спектакле занавес тюлевая ткань, жизнь этих "Отцов и детей".
Никто — кроме разве что самого Ивана Сергеевича Тургенева. Легкость сценического бытия героев спектакля господина Цхвиравы становится невыносимой ровно в тот момент, когда воля романиста предписывает им оставить пустопорожнее плетение словес и приступить к действиям — их ревность, влюбленность, дуэль и смерть выглядят искусственно и деланно. Режиссер "Отцов и детей" попадает в ловушку бесконфликтности тургеневской прозы, которая в тюзовском спектакле оборачивается действенной инерцией. Ключевые драматургические моменты лишь пробалтываются, о мотивации поступков можно догадаться лишь из литературного, но никак не сценического текста. Спектакль не содержит ни одного намека на попытку режиссера осмыслить хрестоматийную классику, проще всего закрыть глаза и создать иллюзию добротного радиотеатра с точеным интонированием хорошо поставленных голосов.
Таллинские "Отцы и дети" Адольфа Шапиро, для которых тюзовский патрон и написал поставленную Георгием Цхвиравой пьесу, были спектаклем о конфликте двух культур и эпох: условно трактованного двадцатого века и еще более условного прошлого. Спектакль господина Цхвиравы бесконфликтен: отношения тургеневских героев со временем, друг с другом и с самими собой так и остались невыясненными. Сверхсюжет тюзовских "Отцов и детей" за режиссера сочинила жизнь — спектакль Георгия Цхвиравы начинается еще задолго до того, как раздвинется тюлевый занавес. По дороге к дверям театра нужно протиснуться сквозь строй недружелюбно смотрящих подростков, которые пришли к театру вовсе не юными зрителями, а просто потанцевать брейк-данс на тюзовских бетонных площадках. Единственный смыслообразующий конфликт новеньких "Отцов и детей" — в отсутствии коммуникации между творящимися на театральной сцене нелепицами и активной агрессией окружающего ее мира.