Жонглер перекидал танцоров

Проходящий в Петербурге двухдневный "Фестиваль neverбальных премьер. Точка отсчета" дает прекрасную возможность экспертам оперативно отсмотреть часть претендентов на "Золотую маску" будущего года (о номинантах — см. на стр. 10). К соревнующимся россиянам добавился иноземный гость — французский жонглер Жером Тома, которому ОЛЬГА КОМОК и отдала пальму первенства.

       Фестиваль открыл бывший сибирский, а ныне петербургский театр танца "Крепостной балет" хореографа Елены Прокопьевой. В ее новом спектакле под названием "Подсолнухи поют в июле" за подсолнухи отдувалась дюжина пик с насаженными на них тарелочками, которые гологрудая русалка то стаскивала (причем не просто так, а ползком) в шеренгу, то растаскивала по углам, то устраивала себе из них нечто вроде звучащей клетки. Из всего остального действа ничто не указывало ни на июль, ни на пение. Да и в компанию к русалке никто не напрашивался — прочие танцовщики были вполне одеты: четыре дивы в разодранных бальных платьях и четыре танцовщика в расхристанных бархатных пиджачках.
       Набор фрагментов сценодвижения, положенных на пестрейшие саундтреки, оказался до краев переполнен традиционной для госпожи Прокопьевой бешеной акробатикой, самоубийственными поддержками и характерным для "крепостницы" набором тем: секс, насилие, сломанные куклы. Увы, техничность танцовщиков обесценивалась повторяемостью приемов, а бессюжетность оборачивалась бессвязностью. Сократить бы этот, час с четвертью длящийся спектакль вполовину, вырезать нелогичные повторы и незамысловатые сцены повального пьянства, обновить музыкальные подложки, и вышло бы недурственно. А так — пришлось зрителям с особым нетерпением ждать явления "гвоздя фестиваля", французского мэтра от департамента "нового цирка".
       Жером Тома в России уже был. Только что он откатал свой "Дуэт", разыгрываемый на пару с русским аккордеонистом Сергеем Осокиным, в Самаре, Твери, Тольятти и Казани, в прошлом бывал в Екатеринбурге и Саратове. В Петербурге, меж тем, впервые. Его "новый цирк" сродни "новой искренности" некоторых современных композиторов. Шариками этот высокий, немного сутулый, немного нелепый человек жонглировал, как родными детьми, традиционными цирковыми булавами швырялся, как нелюбимыми родственниками. То пританцовывал, то сам с собой по-французски разговаривал, то изображал обезьяну в состоянии чисто человеческого недоумения. И все это — в точнейшем соответствии с французскими песенками 1930-х годов, изящно поданными господином Осокиным. Количество танцевально-цирковых па состояло в теснейшей связи с количеством музыкальных тактов, все вымерено, выверено — а выходило все равно так, как будто между трогательным циркачом и трогательнейшей ретромузыкой совершенно случайно образовалась внезапная, но пылкая страсть. И никакой позы, никаких "высоких идей", никакого пафоса. Это милое, маленькое искусство, эта незаметная технологичность стоили дороже, чем напыщенная акробатика "Крепостного балета". И поверьте, публика в Балтийском доме с корреспондентом Ъ была более чем очевидно согласна.