Михайловский театр вновь сработал как гастрольное агентство. На этот раз директор театра Владимир Кехман привез в Петербург Анжелу Георгиу, знаменитую румынскую оперную диву с сильным и техничным вокалом. ВЛАДИМИР РАННЕВ с трудом сопротивлялся гипнотическим чарам ее властного голоса.
Все эти оперные страдалицы обладают в исполнении харизматичной румынки утрированно прописанным характером — аккурат в традиции оперного гранд-стиля, в котором "любить так любить, стрелять так стрелять". В том, как певица держится на сцене, угадываются шаблоны этого стиля — скульптурные позы, чеканные жесты рук, "жгучая" мимика, взлеты роскошных прядей волос. Вокальная техника певицы также эксплуатирует тип несколько старомодного в современной опере "блестящего сопрано", причем тот его образец, который близок российской школе: с форсированием голоса для достижения густого грудного тембра и мощного, но, к сожалению, бедного на оттенки форте. На пиано голос госпожи Георгиу пластичен и чувствителен, но как только ее пение набирает интенсивности, она преодолевает какой-то сверхзвуковой барьер и уже не берет ноты, а ставит их.
Голос как бы отрывается от певицы, вонзается в зал и буквально вдавливает зрителей в кресла. Это и есть вердиевское "неистовое сопрано", востребованное после Верди и его коллегами-веристами. Именно таким сопрано и блещет Анжела Георгиу, причем блещет безупречно. Но в этой безупречности — предсказуемость ее пения. Уже после второго номера стало понятно, что музыкальное решение персонажей у певицы однообразно, а слушать ее имеет смысл скорее как первоклассный вокальный аттракцион. Чем публика и довольствовалась, срываясь на овации после каждого финального аккорда оркестра с финальной же умопомрачительно яркой нотой Анжелы Георгиу.
Партнером к своему бенефису в Михайловском певица выбрала молодого румынского тенора Влада Мирицу, известного у себя на родине недавним участием в конкурсе "Евровидение". Тенор он техничный, но эта техничность отдавала совсем уж безликой ученической прилежностью. Рядом с магнетической статью примадонны он даже в самых жарких дуэтах походил скорее на пажа, чем на героя-любовника. На пажеский образ работал и его блестящий пиджак из гардероба эстрадного конферансье.
Во втором отделении оркестр Михайловского театра под руководством приглашенного дирижера Иона Мирина рискнул разбить череду вокальных номеров увертюрой-фантазией Чайковского "Ромео и Джульетта", которая длится около двадцати минут. Как потом выяснилось, это время понадобилось госпоже Георгиу для того, чтобы после трагической гибели юных шекспировских возлюбленных появиться на сцене уже в третьем и самом великолепном платье. Едва похоронив Ромео и Джульетту, публика восторженно приветствовала возвращение на сцену своего кумира. И Анжела Георгиу отблагодарила зрителей еще несколькими яркими номерами, добавив к тому же сверх программы пять бисов. Она ни разу не разочаровала публику, и казалось, с таким же совершенством могла бы спеть еще пять. Или двадцать пять. Какая ей разница.
Анжела Георгиу: я не имею ничего против слова "дива"
Перед концертом с АНЖЕЛОЙ ГЕОРГИУ побеседовал ВЛАДИМИР РАННЕВ.— Вас уже много раз звали выступить в Петербурге, но всякий раз что-то не складывалось. Как Михайловскому театру удалось наконец-то вас заполучить?
— Конечно, театр сделал все возможное, чтобы я здесь выступила, но дело не в каких-то особых усилиях. У меня очень напряженный график, и мне было трудно выкроить время для концерта в Петербурге. Вот и сейчас после выступления в Михайловском у меня уже репетиция в Нью-Йорке, оркестр и мои коллеги будут ждать меня на другом конце света. Вот так я и живу.
— Как вы оцениваете оркестр после репетиции с ним?
— Я бы сказала, он эластичный. Мы находим друг друга. Очень важно, что за пультом стоит Ион Марин, тоже румын, которого я хорошо знаю.
— Репертуар, который вы привезли в Петербург, — это все западная оперная классика. А есть ли в вашем репертуаре что-нибудь из русских опер?
— Нет, к сожалению, у меня русских композиторов в репертуаре нет. А что бы вы мне предложили?
— Могла бы получиться интересная Татьяна.
— Да, мне как-то предлагали, и я очень хотела. Но надо было петь ее двенадцать спектаклей подряд. А я сейчас не могу позволить себе присесть на что-нибудь одно. Мне интересно меняться, я слишком многое хочу спеть.
— А есть еще что-нибудь, кроме золотого сопранового репертуара, что вы любите петь?
— Вы знаете, у меня был опыт с современной оперой во Франции, но я должна сказать, это не слишком хорошо для голоса. Это ведь инструмент, который внутри меня, он должен быть безупречен, чтобы не просто ноты извлекать, а быть очень чувствительным к эмоции, к внутреннему пульсу. Современная музыка далеко не всегда позволяет раскрыть голосу все самое лучшее, чем он обладает. Нет традиции ее исполнения, поэтому нет такой задачи — спеть на уровне. Мне интересен сложный репертуар, когда все в зале знают, как надо петь, и я так могу — спеть как надо. Это самое интересное.
— Сейчас многие оперные певцы берутся за популярную музыку. Вы не исключаете такого опыта?
— Нет, конечно, но если это что-то стоящее. Например, у меня был совместный проект со Стингом. Я пела его песни. А он очень хотел спеть со мной что-нибудь из моцартовского "Дон Жуана". У меня-то спеть его музыку получилось, а у него с "Дон Жуаном" пока не очень.
— Вас часто сравнивают с Марией Каллас. В оперном мире принято считать, что она была последней настоящей дивой, легендой. Как вы считаете, сейчас возможны такие же крупные фигуры в опере, как в ее время? Или это уже монополия поп-музыки?
— Я не имею ничего против слова "дива". Через голос раскрывается человек, и если он интересен многим, если его чтут — это прекрасно. Но нельзя именно этого хотеть. Я вот много пою, и это занимает меня полностью. А то, как ко мне отнесется публика, — это ее право. Моя же обязанность — не разочаровывать ее.