Скандальные сведения о тесных контактах нынешнего секретаря Совета безопасности Олега Лобова с сектой "Аум синрике", имевших место в 1992 году, грозят вернуть Лобову его привычный статус козла отпущения для прессы. Возможно, в разоблачительном раже газетчики даже предположат, что прославившая Лобова осенью 1991 года работа по организации заготовок хвойной муки отнюдь не имела целью обеспечение зимовки скота, ибо в действительности хвойная мука использовалась в изуверских ритуальных целях. Но традиция неразборчивого общения с изуверами вообще свойственна российско-советской политике, и то, что именно Лобов стал жертвой скандала, лишь свидетельствует о фатальной невезучести секретаря СБ.
История с Лобовым довольно парадоксальна. Ценность широчайшего диалога Бог знает с кем и вообще система ценностей, в рамках которой слово "ортодоксия" является ругательным, а слово "ересь" — хвалебным, отстаивали кроткие философы и шестидесятнические мудрецы Библер, Гефтер, Померанц и др., отчего в роли их практического последователя естественнее представить себе высокодуховного интеллигента, но уж никак не крепкого партработника, тем более что партработники по роду службы вроде бы должны были заучивать высказывание В. И. Ленина из письма к А. М. Горькому о том, что "всякий боженька, даже идеальный, построяемый и т. п. есть идейное труположество", — и такового труположества всячески остерегаться. Но случилось иначе, и жертвой соблазна пал именно секретарь СБ.
Парадокс, однако, выглядит менее разительным, если обратиться к отечественной традиции. Традиция духовных опытов последнего императора (забытый прорицатель monsieur Philippe и не вполне забытый Григорий Распутин) не вполне прервалась с падением монархии. Передаваемые в 20-е годы посредством Рериха по адресу ЦК ВКП(б) послания гималайских махатм на тему "правильным путем идете, товарищи!" свидетельствуют о том, что желание поддерживать диалог с московскими политиками у восточных оккультистов не исчезало и в самые трудные годы. Бывали и встречные движения. В 1978 году, предвосхищая нынешний призыв Акахары к своим последователям "готовиться к смерти без покаяния", руководитель расположенной в джунглях Гайаны секты "Народный храм" Джим Джонс принудил своих последователей числом до тысячи человек принять цианистый калий, а советская пресса объявила Джима Джонса и его последователей борцами за мир, которых уничтожили агенты ЦРУ, преследующие ныне, как утверждает Акахара, также и его. На исходе 80-х в крайнем угаре горбимании уже вполне перестроечные СМИ активно пропагандировали страстного поклонника Горбачева, содержателя тантрического ашрама (т. е. обители, где посредством занятий сексом ее посетители проникаются космической энергией) гуру Раджниша. Массированной рекламе, которой был удостоен гуру-перестройщик, никак не мешала не только этимология его имени ("радж-ниш", т. е. "царь ночи", или в более традиционном переводе "князь тьмы"), но даже и то обстоятельство, что гуру был принужден перенести свой ашрам в Индию из штата Орегон, спасаясь от ФБР, выдвинувшего против него обвинение в заговоре с целью убийства. На фоне столь выдающейся неразборчивости контакты членов ВС СССР с южнокорейской сектой Муна, получавших от нее суммы от 500 до 700 долларов на депутата и укоренных в том союзным премьером Павловым, выглядят даже и невинно.
Таким образом, кажущееся противоречие является мнимым, ибо в части плюралистичного отношения к ценностям нетрадиционной духовности кроткие философы и крепкие партработники явили замечательное единодушие.
Удивительного тут мало, ибо для людей, лишенных традиционной духовности, т. е. нимало не укорененных в каком-либо из менее экзотических вероисповеданий, само различие между традиционным и нетрадиционным стирается, а критерием отбора партнеров по занятиям духовностью оказывается либо эффектность внешнего облика, либо щедрость посулов. В случае с Акахарой и то, и другое наличествовало в избытке, и о какой-нибудь конкуренции попов или ксендзов с таинственным японцем говорить даже и несерьезно. Ситуация вполне сопоставима с тем, что наблюдалось тогда в области экономического сотрудничества. Если не брать случаев откровенного и циничного жульничества с российской стороны, то разные не очень красивые истории с детским питанием и иными полезными товарами объяснялись тем, что российские политики, визировавшие соответственные контракты, были укоренены в ценности традиционного бизнеса примерно так же, как и в ценности традиционных религий, а именно — никак.
Но различие в силе резонанса, конечно, есть. Руцкой и Шумейко независимо друг от друга, но с совершенно сходными результатами занимались поставками детского питания, что на фоне общей российской неустроенности вызвало минимальный скандал — "кто Богу не грешен, царю не виноват?" Контрагенты Лобова, не в пример партнерам Руцкого и Шумейко, исправно произвели поставки, но не детского питания в Россию, а газа зарина в токийское метро. Тут даже и внутрироссийские последствия могут быть более серьезными. Лобову следовало бы учесть западные пропорции преступления и наказания. Хотя на Западе политикам даже и воровать не рекомендуется — но однако же с должными мерами предосторожности воруют, и вполне исправно. Чего делать нельзя ни под каким видом — это якшаться с представителями экзотической духовности, и политик, не желающий немедленного конца своей карьеры, понимает, что все речи о высочайшем западном плюрализме к данному сюжету не имеют никакого отношения, и бежит от гуру со словами: "Чур меня!" При неизмеримо большей российской снисходительности унаследованная от средневекового миросозерцания пропорция, полагающая ересь грехом неизмеримо более тяжким, нежели воровство, может быть примененной и к секретарю СБ.
Лобова, павшего жертвой своего исконного простодушия, отчасти жалко, но если даже и на нем не сработает иммунная система, призванная охранять общество если не от всеобщего воровства, то хотя бы от темного изуверства и прямого чертопоклонничества, тогда иммунодефицит может достигнуть уровня, несовместимого с жизнью столь снисходительного общества. Как выразился о подобной снисходительности Владимир Соловьев в "Повести об антихристе", "это, конечно, не могло иметь никакого значения для столетия, столь просвещенного, что ему пришлось оказаться даже и последним".
Максим Соколов