Следующая правительственная программа будет обращена к крупным корпорациям
Среднесрочная (до 1997 года) программа российского правительства, триумфально принятая на торжественном заседании правительства 24 февраля, как ни странно, не удивила новизной. Заявленные в ней принципы формирования новой, эффективной структуры хозяйства России на основе свободного перетока капитала и всемерной поддержки "добросовестной конкуренции" составляют основу классической либеральной экономической концепции.
В пределах обозримой экономической истории не одно правительство обращалось к этой концепции. Однако трудно вспомнить хотя бы один прецедент, когда она была реализована в чистом виде. Так, Франклин Рузвельт, выводя американскую экономику из Великой депрессии, поначалу намеревался весьма жестко ограничить права крупных монополий, однако был вынужден обратиться к ним, так как не нашлось других субъектов рынка, которые могли бы преодолеть кризис. Позднее Людвиг Эрхард, провозгласивший вопреки современной ему экономической моде приверженность неолиберальной концепции, был вынужден практически отказаться от нее, восстановив в правах традиционный для Германии корпоративизм.
Причина такой непоследовательности заключается в том, что рыночные механизмы отказываются содействовать повышению эффективности экономики в отсутствии или при ущемлении прав субъектов рынка, реально способных и готовых взять на себя функции управления потоками капитала, составления и реализации хозяйственных планов. Конкуренция оказалась слишком большой роскошью, которую в XX веке могут себе позволить только крупные корпорации, сглаживая привносимую ею (конкуренцией) нестабильность активными действиями, управляющими рынком. Именно в недооценке роли крупного капитала и переоценке роли совершенной конкуренции, на наш взгляд, — основная слабость концептуальной позиции правительства, изложенной в программе. Государство, отказавшись (и совершенно справедливо) осуществлять полное управление хозяйственным развитием, должно найти тех субъектов, кто возьмет на себя функции управления и координации деятельности свободных рыночных сил. В современной экономике, для которой, с одной стороны, характерна концентрация капитала, а следовательно, его низкая мобильность, а с другой — потребность практически постоянного его обновления на основе инноваций, только корпоративные хозяйственные структуры могут эффективно выполнить функции планирования и управления. Поскольку процесс формирования центров притяжения капитала медленно, но идет, именно к ним, по всей видимости, будет обращена следующая правительственная программа.
Собственно, слабость в видении перспективы сразу бросается в глаза при чтении нынешней программы. Достаточно сопоставить тексты, описывающие "этап стабилизации" и "этап развития". Если "стабилизационные" размышления подкрепляются деталями и цифрами, пусть иногда и спорными, то описание перспективы полно неясностей, противоречий, недоговорок, следов внутренней политической борьбы и проч.
Остановимся на важнейших аспектах экономической политики, в той или иной степени отраженных в программе.
Обменный курс
Констатируя почти непрерывный рост реального курса рубля на протяжении последних трех лет, авторы программы опасаются падения конкурентоспособности российских товаров и сокращения положительного сальдо торгового баланса. Казалось бы, естественный способ избежать этих неприятностей состоит в стабилизации реального обменного курса (заметим, что сейчас денежные власти придерживаются именно этой стратегии). Однако логика программы в том, что касается этой проблемы, основана на более сложных и, как представляется, сомнительных идеях.
Предполагается, что реальный курс рубля и впредь будет расти. Вследствие этого внутренние цены продолжат сближение с мировыми (этот аспект всегда считался у реформаторов решающим). А чтобы не допустить ухудшения торгового баланса, будет оказываться давление на импорт "с помощью тарифных и нетарифных рычагов". Между тем рост тарифов через снижение эффективности импорта ведет к сокращению спроса на валюту, что оказывает повышательное давление на курс рубля. Обменный курс меняется, и скоро импорт становится столь же эффективным, как и прежде. Возникает необходимость вновь повысить импортные тарифы. Возможности повышения тарифов весьма невелики, хотя бы потому, что России необходимо вступить в международные торговые организации, где высоких тарифов сильно не любят. Следовательно, торговый баланс скорее всего будет ухудшаться.
Инвестиции
Основной задачей после достижения финансовой стабилизации провозглашается возобновление инвестиционного процесса. Программа предусматривает такой ход событий. Мы добиваемся финансовой стабилизации, сбив инфляцию к концу этого года до 1-2% в месяц. В результате фактическая инфляция в 1995 году составляет 60-70%, причем во втором полугодии — 20% годовых. В свою очередь, промышленное производство, умиленное столь стабильными финансами, начиная с 1996 года "устойчиво стабилизируется", а начавшийся в 1995 году "рост накоплений и частных инвестиций в национальную экономику" перерастает к 1997 году в "поток эффективных инвестиций".
Так вот, этого не будет, что бы там правительство ни написало. Весь мировой опыт недвусмысленно свидетельствует о том, что выход из кризиса подчиняется вполне определенным закономерностям: сначала начинается оживление производства и только потом, через несколько лет, — инвестиционного спроса. Да это понятно и без долгих доказательств: откуда, спрашивается, могут неожиданно взяться финансовые ресурсы для инвестирования? В условиях стабильных неинфляционных финансов их может обеспечить только оживление самого производства.
Об этом мы не раз писали на страницах Ъ. Об этом свидетельствуют и данные МВФ, меморандумы которого так любит подписывать в виде собственных заявлений правительство России. Так, по данным МВФ (усредненные показатели по 17 странам, проводившим стабилизационную политику и уже добившимся успехов в борьбе с инфляцией: Аргентина, Боливия, Чили, Коста-Рика, Доминиканская Республика, Эквадор, Эстония, Индонезия, Израиль, Латвия, Литва, Мексика, Никарагуа, Польша, Словения, Турция, Уругвай), даже при снижении темпов инфляции на втором году роста среднедушевого ВВП (а не стабилизации производства, как это предусмотрено у нас) продолжает снижаться объем валовых инвестиций, а уж о снижении отношения инвестиций к ВВП и говорить не стоит.
Поэтому даже в случае успеха в стабилизации финансов оживления инвестиционной деятельности в России не следует ждать не только к концу этого года, но, пожалуй, и в 1996 году. Лишь в 1997 году и при самых благоприятных условиях появится шанс — но вовсе не на "поток эффективных инвестиций", а лишь на какой-то рост капиталовложений.
Внутренних источников для накопления и, стало быть, для инвестиций всего два: деньги бизнеса (собственные средства банков и длинные пассивы, прибыль и амортизация предприятий) и сбережения населения. Государственные средства программа благоразумно в расчет не принимает: ну нет у государства денег ни на какие инвестиции. Если говорить честно, то и на знаменитый "пятый рубль" (впридачу к "четырем рублям" частного инвестора) тоже денег нет. Поэтому, заметим мимоходом, какой-то странной маниловщиной отдает включенная в программу мысль о покупке государством пакета акций у эмитента — пусть и с последующим обязательным выкупом.
Одно исключение из бесспорного вывода об отсутствии у государства ресурсов для инвестирования все-таки маячит на горизонте: правительство декларирует намерение поделиться с приватизируемыми предприятиями частью денег, вырученных от их продажи. Но масштабы этого "отстегивания" также будут не слишком велики (в лучшем случае — несколько триллионов, см. стр. 34) и особой перемены климата не обеспечат.
Теперь — о средствах населения. Инвестиционный потенциал населения действительно имеет некоторые шансы адекватно отреагировать на снижение инфляции к концу года. Однако возлагать большие надежды на него пока едва ли стоит — просто потому, что он пока весьма невелик: по имеющимся оценкам (см. "Финансовые известия" #21, стр. XII), в октябре прошлого года он составил 13-14 трлн руб. При этом — по результатам исследований ГКИ — подавляющая часть этого потенциала нацелена вовсе не на капиталовложения в производство, а на жилье. А только жилье, что бы там порой ни говорили, не может послужить "локомотивом экономики".
Средства предприятий. Предприятия уже несколько лет расходуют на инвестиции только 11-12% своей прибыли. В нынешнем году, стало быть, — не более 1 трлн руб. Поверить в то, что при достижении стабилизационного плато на инвестиции будет расходоваться больше прибыли, — хочется, но сложно. Стабилизация — не манна небесная, и достанется она дорогой ценой: за нее придется расплачиваться дальнейшим падением рентабельности производства (из-за усиления сбытовых ограничений), продолжением платежного кризиса и, не исключено, дополнительным сокращением производства. Следовательно, прибыли, реально располагаемой предприятиями (скорректированной на инфляцию), станет даже меньше.
С амортизацией ситуация интереснее. Потенциально она во много раз больше — но лишь потенциально: в стремлении компенсировать колоссальную нехватку оборотных средств предприятия амортизацию не инвестируют, а проедают. Не случайно, что, судя по имеющейся информации, непосредственно на инвестиции предприятиями расходуется не более 25% амортизационного фонда, в расчете на 1995 год — 45 трлн руб.
А для того чтобы переключить амортизацию на инвестиции, требуется в общем-то немного — всего три условия. Первое, чтобы к началу финансовой стабилизации амортизация не оказалась в массе своей израсходованной на нужды текущей хозяйственной деятельности. Второе, ослабление жесткого платежного кризиса, с тем чтобы реально высвободить амортизацию для инвестиций. Наконец, было бы желательно и третье — введение жесткого механизма контроля за использованием амортизации по назначению.
Как добиться выполнения этих условий — программа умалчивает. Однако понятно, что сделать это крайне трудно — хотя бы потому, что они объективно противоречат идеологии программы: ведь чем жестче бюджетные ограничения, тем сильнее соблазн использовать инвестиционные ресурсы не по назначению — на накопление, а на более настоятельные нужды — на выживание, то есть попросту растратить на пополнение оборотных средств.
Банковское кредитование, на наш взгляд, — более предпочтительная модель инвестирования. Именно банки в ходе реформы показали свою экономическую состоятельность, и сегодня только банковский сектор располагает свободными ресурсами. Хотя и этих денег немного (по нашим оценкам, на инвестиции может быть направлено не более 20 трлн рублей), именно они могут стать производственными капитальными вложениями, а не уйти на жилье или оборотные средства. Стало быть, банкам и принимать решения относительно инвестирования — однако при обсуждении инвестиционных проблем программа про банки не вспоминает. Это тем более странно, если учесть, что в этом году появились явные признаки стремления банковского сектора к слиянию с реальным (см. Ъ #7).
Итак, что мы имеем? — Мы имеем инвестиционный потенциал негосударственных экономических субъектов в размере не более 70 трлн рублей. Это составляет 5% ВВП, что, конечно же, крайне мало. Для сравнения: по тем же странам, которые обследовал МВФ, в условиях инфляции даже более высокой, чем та, что планируется у нас, этот показатель был в 3 раза выше — 17-18%. Поэтому все разговоры про то, что программа — это мостик между инфляционным настоящим и инвестиционным будущим, который (мостик) перекинут уже в этом году, — байки.
Не байками мог бы стать предметный разговор про механизмы стимулирования частных инвестиций, ведь это именно то, что правительство сделать может и что денег особых не требует. Но и здесь нас ничем не побаловали — "отстрелялись" вполне дежурным образом про правопорядок, лизинг, ускоренную амортизацию, ипотечное кредитование, государственные гарантии, и на этом закруглились. Между тем это именно та область, где требуется набор предельно конкретных, доходящих до каждого потенциального инвестора мер.
И еще одного важнейшего элемента нет в программе — правительство по-прежнему отказывается сформулировать структурную политику. Хотят "вложений в наиболее эффективные производства, дающие быструю отдачу". Но нигде не сказано — какие это производства? Программа полагается на свободный переток капиталов в эффективные секторы. Вряд ли таким образом удастся добиться сбалансированности экономической структуры и, соответственно, долгосрочной эффективности хозяйства. Тем более что механизмы "перелива капиталов" (важнейший из которых — фондовый рынок) пребывают в зачаточном состоянии. Характерный пример неэффективности чисто рыночного механизма определения инвестиционных приоритетов дает сегодня ослабление международных позиций США (где, кстати, указанные механизмы развиты чрезвычайно). Рейганомика, широко поданная как успех именно либерального пути развития, рассчитывала на невидимую руку рынка. Ей действительно удалось добиться быстрого роста в 80-х годах. Однако несбалансированность экономической структуры привела к кризису 90-х. Наблюдаемое сегодня падение курса доллара относительно немецкой марки и японской иены — это отражение глубоких проблем, с которыми столкнулась американская экономика.
Маленькое резюме
Очевидным достижением либерализационного периода в России стало понимание всеми того обстоятельства, что одно только государство не может выполнять все функции по управлению экономикой. Часть этих функций, в том числе и принятие решений относительно инвестирования, государство должно передать хозяйствующим субъектам. Вопрос (по нашему мнению, сегодня один из ключевых) о том, кому будут переданы функции управления и планирования, в программе не обсуждается. Это естественно, поскольку доминирующий сегодня подход делает ставку почти исключительно на саморегулирование хозяйства. Однако весьма вероятно, что уже очень скоро правительство будет вынуждено определить свое представление относительно желаемых контуров институциональной структуры рынка и механизмов, которые обеспечат ее формирование.
Интервью с Евгением Ясиным
Ключевые вопросы правительственной программы эксперты Ъ обсудили с министром экономики.
Ъ: Евгений Григорьевич, новая программа правительства производит впечатление политической декларации. Она действительно так задумана?
Е. Я.: Дело в том, что эта программа — не директивный план. Она должна определить стратегию. Волей-неволей эта стратегия получает некое вербальное выражение, но очень редко ее удается превратить в цифры, какие отражали бы не директивные указания, а фактические условия, которые возникнут в этом конкретном периоде на том или ином участке. Поэтому цифр там, конечно, недостаточно, хотелось бы больше. Но при проработке программы с конкретными министерствами, и особенно с ведущими, такими как Министерство финансов, ГКИ, это не получалось. Скажем, мы просили у Минфина, чтобы были раскрыты проектировки бюджета на
1996-1997 год. Что-то они дали: доходы, расходы, дефицит с некоторым диапазоном, расходы на обслуживание долга. На большее они просто не согласились, потому что пока не чувствуют этих цифр. Кроме того, они говорят, и в общем не без основания, что конкретные показатели — это проектировки, которые потом должны утверждаться в парламенте, и просто так их называть нельзя. Получается, что мы как бы делаем заявку, общие контуры определяем, но большей детализации не получается.
То же самое с ГКИ, куда мы обратились с просьбой, чтобы они дали свои показатели выручки от приватизации в 1996-1997 годах. Они назвали 12-15 триллионов. Это маловато по тем обстоятельствам, которые будут складываться. Но более точные они дать бояться. У них намечены специальные маркетинговые исследования российского рынка ценных бумаг, и они просили под эти исследования большие деньги.
Я привел пару примеров, на самом же деле их гораздо больше. Попытки конкретизации наталкиваются на фактический уровень неопределенности, и в этих условиях снять эту неопределенность очень часто не удается. Тогда, за вычетом этих конкретных проектировок, оказывается нечто вроде того, что вы назвали политической декларацией.
В действительности программа — не политическая декларация. Это определение направления развития, направлений работы. Обычно вслед за принятием программы следует разработка плана действий, он разрабатывается на год. И тогда в рамках этого плана действий вырабатываются конкретные меры, конкретные механизмы и так далее.
Ъ: По поводу неопределенности. После Второй мировой войны во многих странах были очень мощные плановые органы. Не говоря про Францию (там пятилетние планы), про Японию (там было семь пятилетних планов), но даже в Германии был планирующий орган. Такая ситуация, чтобы Минфин не дал свои прикидки, наверное, была невозможна. Потому что в этих странах планирующие органы досконально разбирались не только в стратегии, но и в деталях, направлениях, определяли долгосрочные задачи, краткосрочные... Как я понимаю, у нас нет такого органа.
Е. Я.: Встречный вопрос: какого типа планирование вы видите?
Ъ: Для начала хотя бы детальный прогноз. Уже он будет оказывать сильное влияние на хозяйство.
Е. Я.: Детальный прогноз в принципе можно дать. Я думаю, что в окончательном варианте программы такой прогноз будет. Над ним мы сейчас работаем. Но насколько детальный? Он не будет с той степенью детальности, как прорабатывались наши пятилетние планы: сколько яиц, сколько там чего... Будут какие-то ориентировки по основным видам продукции, система счетов хотя бы на один год. Но надо иметь в виду следующее. Я бы меньше обращался к опыту послевоенного развития в Европе или в Японии. По одной простой причине. У каждой эпохи есть своя мода, если хотите, и экономическая мода. После войны, в том числе под влиянием Советского Союза и вроде бы успешного пятилетнего планирования, такая мода была во всех странах. Это отразилось на тех мерах, которые осуществляли те или иные правительства.
Был ли подъем экономики Японии и других стран результатом планирования или каких-то других факторов? Это большой вопрос. Скажем, если мы берем Японию, то в период до 1948 года они детально планировали, делали крупные инвестиции в базовые отрасли производства, но успеха не было. Но потом, на мой взгляд, большую роль сыграли другие два фактора. Первое — это стабилизация, которая была осуществлена в 1948 или 1949 годах. А затем Корейская война, которая повлияла на огромное количество заказов японской промышленности. Оказало
ли планирование реальное влияние на успехи Японии, я затрудняюсь сказать. То же самое — и в отношении Европы. Кроме того, специфика их развития заключалась в том, что они имели рыночные экономики, к которым можно было приложить какие-то инструменты планирования. Мы имеем дело с экономикой другого типа. Она была плановой, в ней колоссальные диспропорции. Начался процесс структурной перестройки, когда трудно нащупать, где те отрасли, те блоки, в которые нужно вкладывать деньги. В этих условиях нам в каком-то смысле труднее ориентироваться на те образцы индикативного планирования, которые были во Франции или в Англии.
Тем не менее я сейчас ставлю задачу, чтобы Министерство экономики во многом уподобилось министерству внешней торговли и промышленности Японии, но вот в каком плане. Они ведь ничего не приказывают, они разрабатывают прогнозы, они вырабатывают какие-то рекомендации, они обросли разного рода советами, комиссиями, в которых работают бизнесмены и так далее. Вырабатываются сообща какие-то подходы к развитию национальной экономики. В этом направлении мы намерены работать, но составлять новый пятилетний план не будем.
Ъ: Действительно, именно это и имелось в виду. Но процесс, о котором вы говорите, никак не отражен в программе.
Е. Я.: Это может делаться на основе той программы, которая предложена правительством.
Ъ: В этой программе почти ничего не сказано о банках. А кто же будет инвестировать в промышленность, в народное хозяйство? Деньги-то у банков.
Е. Я.: Про банки сказано в двух местах, есть целый параграф про банки.
Ъ: Да, но в основном о стабильности банков, о надежном обеспечении расчетов. Но про инвестиции ничего не сказано. Банки не будут инвестировать? На кого же тогда делается ставка, на бедное население?
Е. Я.: Если делается ставка на население, одновременно делается ставка на банки. Потому что банки являются тем органом, который будет собирать деньги у мелких вкладчиков и будет их вкладывать, они рассматриваются в качестве институционального инвестора.
Ъ: Это два разных аспекта. Например, сегодня банк не имеет права иметь больше 10 процентов акций предприятий. Все время выставляются какие-то барьеры, хотя банки их пытаются обходить. Будут ли убраны эти барьеры — в программе не видно.
Е. Я.: Да, это принципиальный вопрос, который в действительности окончательно не решен. Имеется в виду развитие российской банковской системы по американскому или по европейскому пути. Когда банки рассматриваются как главные инвесторы, это означает, что инвестиционная функция оказывается в определенном противоречии с их полномочиями как предприятий, которые собирают деньги и берут на себя риск по ведению соответствующих операций. Они гарантируют выполнение своих обязательств перед вкладчиками. Именно поэтому в свое время в Соединенных Штатах появились ограничения на инвестиционную деятельность банков. Потому что инвестиция, как правило, — это операция рискованная. Другой вариант — это, скажем, германская система, где банки играют более существенную роль, их права никак не ограничиваются. Но при этом возникает ситуация, когда все стягивается к банковской системе, а другие инвестиционные институты прозябают. В той же Германии слабо развит рынок ценных бумаг.
Сегодня мы имеем возможность выбора. Но в программе в определенной степени заложено то обстоятельство, что акцент будет делаться не только на банки. Что они будут выступать как равные с другими институциональными инвесторами, которые не обязательно берут на себя риски, а только управление деньгами при том, что риски несут вкладчики. Окончательный выбор, мне кажется, должно делать не правительство, а сами субъекты рынка. Предопределить это невозможно. Что касается тех ограничений, которые сегодня есть, то наши банки не слишком много инвестируют, поэтому для них эти ограничения пока не имеют решающего значения.
Ъ: Вопрос, связанный с рыночными институтами. Не видно в программе, как представляют ее авторы будущую структуру рынков. Современное хозяйство столь сложно, что государство должно передать кому-то часть управляющих функций. Современный рынок состоит из крупных корпораций, часто олигополий, которые, обладая достаточной рыночной мощью, в состоянии планировать свою деятельность. Они фактически берут на себя управляющую функцию. В момент экономического спада, при вхождении в депрессию, это не слишком актуально. Когда начнется подъем, потребуется координация, новое качество организации рынков. Сейчас модно говорить о финансово-промышленных группах, но известно, как создается большинство групп. Это не устраняет проблемы отсутствия планирующих субъектов в российском хозяйстве.
Е. Я.: Во-первых, я хочу сказать, что соответствующий параграф про финансово-промышленные группы в программе есть. И там освещается их влияние, возможность необходимой поддержки этого направления именно с точки зрения концентрации капитала. Мы не слишком акцентируем внимание на этих формах просто потому, что мы только вошли в депрессию и еще есть время для того, чтобы подумать. Во-вторых, очень сильны опасения, что финансово-промышленные группы и другие крупные олигополистические объединения в условиях монополизированной российской экономики даже при условии открытого рынка будут не центром прогресса, а центром консервации тех структур, которые нам достались в наследство от советского прошлого. Известно, что первые такие холдинги, первые крупные финансово-промышленные группы или их прообразы строились на базе бывших министерств. Во многом они были призваны воспроизвести старые структуры в новых условиях. Рассчитывать на то, что такого рода крупные корпорации станут центром прогресса, нельзя. Хотелось бы, наоборот, сделать так, чтобы они возникали не из старых структур, а естественно вырастали бы посредством наращивания своих сил и доказательства своей рыночной мощи. Ведь все западные крупные корпорации выросли из небольших предприятий посредством слияния, посредством приобретения и т. п. Я полагаю, что этот процесс у нас еще впереди. И его придется регулировать с точки зрения монополий, их воздействия на
рынок. Но мы понимаем важность концентрации капитала, и учитывая то, что у нас преобладают крупные предприятия в промышленности, которые становятся центром притяжения капитала, такие центры обязательно сложатся. Ну, скажем, КамАЗ или АвтоВАЗ, или "Уралмаш", хотим мы того или не хотим — они будут становиться на ноги, они станут центром для формирования таких корпораций.
Ъ: Правительство будет скорее приветствовать такой процесс, чем блокировать?
Е. Я.: По обстоятельствам будем смотреть. Во-первых, в отношении монопольных условий, каково их поведение на рынке. Во-вторых, как велика теснота связи с экспортом. Потому что если вы работаете на открытый рынок, то тогда вопрос монополизации рассматривается совершенно иначе. Но какого-то противостояния, чтобы правительство выступало против этого, не будет. Я лично внимательно смотрю за тем, какие корпорации, какие финансово-промышленные группы начинают работать хорошо. Например, есть такая финансово-промышленная группа "Русхим", там президент — Ермакова, дама, приятная во всех отношениях. Мне кажется, что это хороший пример. От нее может быть прок.
Ъ: В программе много говорится про импорт, но как-то мало и слабо прописаны проблемы экспорта, не сказано, к какой структуре экспорта мы будем стремиться.
Е. Я.: С экспортом ситуация такая. В отношении ряда сырьевых отраслей существует довольно сильный разрыв между внутренними и внешними ценами. Там будут сохраняться экспортные пошлины, но постепенно снижаться по мере выравнивания цен и по мере того, как будет стабилизироваться ситуация. В программе сказано, что Россия будет поддерживать экспорт. В том числе будут изыскивать средства для экспортных кредитов — прежде всего для машинотехнического экспорта, для экспорта с высокой долей обработки. В отраслевом разделе прямо указано, скажем, по машиностроению, что к этой сфере будут относиться самолетостроительная промышленность, космос, атомные реакторы. По ряду других отраслей намечены те же самые тенденции. Государство будет поддерживать, но, правда, в основном за пределами этого трехлетия, изменение структуры российского экспорта, изменение структуры российской экономики в пользу обрабатывающей промышленности, в пользу высокотехнологичных и наукоемких отраслей.
Ъ: Вплоть до внешнеполитической поддержки?
Е. Я.: Да. Что касается политической поддержки, то это абсолютно однозначно, а финансовой поддержки — это в меру возможности. Каждый раз мы сталкиваемся с тем, что должны выбирать — либо краткосрочные проекты, которые дают точки роста и как-то возбуждают деловую активность, либо долгосрочные вложения. И здесь действует принцип: максимум эффективности в течение этого трехлетия для того, чтобы оживить экономику. Хотя мы понимаем необходимость каких-то более перспективных вложений. К сожалению, возможности их сегодня ограничены. Но самый необходимый минимум мы будем стараться делать.
Что касается импорта, то мы будем повышать импортные пошлины на ввозимые сюда товары. Тоже, так сказать, поддержка.
Ъ: Как-то очень туманно написано: вроде повышать, но с какими-то оговорками.
Е. Я.: Ситуация такая: поскольку будет стабилизация курса рубля, нужно повышать импортные тарифы.
Ъ: А может быть, курс лучше не стабилизировать?
Е. Я.: Это палка о двух концах. Не стабилизируешь курс — тянешь за собой инфляционные ожидания и нестабильность внутри экономики.
Ъ: У палки вылезет сучок — необходимость постоянно поднимать импортные пошлины, потому что эффективность импорта все равно возрастет — инфляция же не станет нулевой...
Е. Я.: Если на уровне 15 процентов за год, то предусмотренный импортный тариф прикроет этот рост.
Ъ: А если больше? Мы же не сможем с такими тарифами войти в международные торговые организации.
Е. Я.: Не сможем, но мы будем укладываться в существующие ограничения... ну и немножко где-то заступим. Потом, как только экономика окрепнет, начнем снижать. Моя точка зрения такова: мы должны найти баланс между иностранной конкуренцией и защитой нашей промышленности и выдерживать его. Так, чтобы на рынке всегда были иностранные товары.
Александр Водянов, Татьяна Гурова, Александр Привалов, Валерий Фадеев, Андрей Шмаров