Страна в стране

В Русском музее открылась выставка "Образы и символы старой веры". Xудожественному мудрствованию непримиримыx "раскольников" удивлялась АННА МАТВЕЕВА.

       Для человека, далекого от православия, не искусствоведа и не историка — такие выставки несут особое, изощренное удовольствие: вспоминать школьные уроки и обрывочные знания, глядя на староверческие иконы, складни и потиры, чувствовать, как в его зрительской голове вместо общего и бесформенного представления о религии возникает история с красочными деталями, противоборствующими персонажами и лиxо закрученным сюжетом. Реформы "многомятежного" патриарxа Никона, взаимные проклятия приверженцев нового и старого канонов, уход старообрядцев в собственные, автономные селения и монастыри (и подспудный рост старобрядческого лобби в тогдашней бизнес-элите — купечестве), николаевские гонения на староверов и "Высочайший Указ об укреплении основ веротерпимости" 1905 года, уравнявший староверов в праваx с прочими гражданами Российской империи — все это при желании можно читать как крутой исторический детектив. Детектива из выставки ее устроители делать не стали, но и чисто искусствоведческим подходом не ограничились. Им удалось показать "Древлее благочестие" не как направление иконописи — что было бы самым простым решением для выставки, 90% которой составляют иконы, — и даже не как ответвление религии, а как целый мир, уклад и образ жизни. Отдельную страну внутри страны.
       "Иконописная" часть выставки логично поделена по географическому принципу. Перед зрителем чередой проходят старообрядческие согласия и общежительства: Поморское, Выговское, Федосеевское, Веткинское. При соблюдении основных иконописных канонов старообрядческие иконы обладают оригинальностью в мелочах, и от этого рассматривать их интересно: они нет-нет да и выкинут какой-нибудь композиционный или цветовой фортель, совершенно невозможный в "обычной" иконописи. Например, иконы из поморской часовни в Ярославле с изображением святого Симеона Столпника и успения Богоматери: и святой, и Богоматерь со скорбящими изображены точно так, "как положено", только золотой фон испещрен мелкими строчками из соответствующих жизнеописаний святых. Из-за этого иконы поражают: совершенно непонятно, как и их — фактически уже нечто среднее между иконой и рукописью — предполагалось использовать: смотреть ли на них издали, как на картину, или же читать, как книгу? Так же удивляют романово-борисоглебские "Святцы" рубежа XVIII и XIX веков: многонаселенный "собор" святых можно рассматривать разве что под микроскопом, на иконе уместилось добрых полторы сотни персонажей, причем даже самым почитаемым досталось "жилой площади" от силы со спичечный коробок. Такими иконами не украсишь помещение церкви, их нужно пристально, с близкого расстояния рассматривать, читать мелкие надписи, в общем, они — наглядные пособия для личной внутренней работы христианина. И работа эта не заканчивалась за порогом храма, она продолжалась и дома. Об этом свидетельствуют многочисленные настенные листы — образцы рисунков и печатной графики душеспасительного содержания, висевшие в домах староверов для назидания взрослым и морального воспитания детей. Настенные листы и стилистикой, и композицией удивительно похожи на всем известный русский лубок, но если лубки служили в основном иллюстрациями к политическим или фривольным анекдотам, то староверческие настенные листы представляли библейские сюжеты. Вот, например, серия листов "Семь смертных грехов" конца XIX в. — грехи на ниx предстают в виде чудовищ с собачьими головами и змеиными хвостами, а святые угодники борются с нечистью, и все вместе образует выразительный и доходчивый комикс на религиозную тему, изобретенный задолго до первых настоящих комиксов.
       То, что старообрядчество не ограничивалось иконами, литургией и церковным каноном, а пронизывало всю жизнь верующих, показывает маленький коридор слева от входа в экспозицию. Здесь выставлены вещи совсем "нехудожественные", таким место скорее в экспозиции Этнографического музея: берестяные туески-бураки, в которые собирали ягоды, прялки, расписанные конями и птицами, староверческие четки-лестовки, женские костюмы (Русский музей несколько лет назад стал обладателем уникальной коллекции русского народного костюма и теперь охотно иллюстрирует сарафанами и шитьем любую экспозицию, связанную с "русской темой"). Здесь уже возникает соблазн посмотреть на староверов не как на приверженцев особой религии, а как на отдельный народ — со своими традициями, бытовым укладом, легендами и обычаями. Народ, разговаривающий на том же языке, что и прочие русские, и живущий в одной с ним стране — и все же всегда другой. Собственно, именно такого отношения к себе староверы в России и добивались.