премьера / театр
В Театральном центре Киево-Могилянской академии Андрей Приходько поставил пьесу "Фрекен Жюли" выдающегося шведского драматурга Августа Стриндберга. В трагикомедии "Фрекен", где каждый из героев говорит на своем языке и многое недоговаривает, все поняла ЮЛИЯ БЕНТЯ.
В Киеве вряд ли найдется режиссер с более пестрой биографией, чем у Андрея Приходько. Театральное училище он окончил в Днепропетровске, работал актером в Херсоне, стажировался в Мастерской Петра Фоменко, много ставил в России, а потом все бросил и переехал в Киев, в любви к которому не устает признаваться в каждом интервью. Сейчас господин Приходько служит в Театре им. Франко (о последней и, наверное, самой яркой его работе на этой сцене — "Легенде о Фаусте" — Ъ рассказывал 24 октября 2008 года) и возглавляет Театральный центр при Киево-Могилянской академии.
Свое кредо в искусстве Андрей Приходько декларирует искренне и убежденно. Во-первых, "молчать" на одном языке, а ставить спектакль на другом — это лицемерие, которое зритель моментально замечает, поэтому, переехав в Киев, и на сцене, и в быту режиссер перешел на украинский язык. Во-вторых, зеркалом для отражения современного мира господин Приходько часто выбирает слоеное барочное мировоззрение. Достаточно вспомнить, что на могилянской сцене он уже ставил "Жизнь есть сон" Пабло Кальдерона и "Трагедокомедию о воскресении мертвых" авторства учителя пиитики Киево-Могилянской академии, будущего архиепископа Могилевского и Белорусского Георгия Конисского, которую позже перенес на камерную сцену Театра им. Франко.
В напичканной автобиографическими мотивами пьесе Августа Стриндберга (отец драматурга был аристократом, а мать — служанкой), такой далекой и от Украины, и от барокко (после написания в 1888 году пьеса была тут же запрещена, так как оказалась слишком смелой и натуралистичной), режиссер остается верен себе. Социально-психологическую драму о "шведской семье" он превращает в яркое карнавальное зрелище, где два с половиной часа герой и две героини практически непрерывно, до полного изнеможения, танцуют и говорят. При этом каждый из них говорит на своем языке: двадцатилетняя графская дочь Фрекен Жюли (Виктория Шупикова), влюбившаяся в слугу отца и соблазненная им, изъясняется на литературном украинском, слуга Жан (Сергей Довгалюк) обходится полтавским суржиком а-ля Возный из "Наталки-Полтавки" Ивана Котляревского, а его законная невеста, кухарка Христина (Роксолана Лудын),— бойковским говором (вся эта лингвистическая эквилибристика — результат коллективного труда студентов НаУКМА).
В итоге "Фрекен" получается таким себе "Пигмалионом" навыворот: зависть слуг к хозяевам, о которой со знанием дела рассуждает Жан-Довгалюк, оказывается не настолько сильным чувством, как страх потерять собственную идентичность, выраженную в социальной роли и языке, боязнь застрять где-то между пунктами А и В и в итоге остаться нигде и никем. Библейская цитата про последних, которые станут первыми, озвучивается проспавшей все самое интересное Христиной в финале представления. Однако для Стриндберга, а вслед за ним и для режиссера Приходько, эта избитая сентенция играет роль ложного вывода, уводящего в сторону от истины, которая здесь крайне эфемерна — весь спектакль является иллюстрацией зыбкости любых аксиом, в том числе и библейских.
Эту идею подчеркивает и пространственное решение постановки: отсутствует традиционная сцена — ее заменяет квадратное пространство, окруженное по периметру зрителями, где верх, где низ, также непонятно — Фрекен половину спектакля висит вниз головой на Жане как на высоком столбе, который снится ей ночами. Нет даже ночи для сна и дня для бодрствования: Фрекен с Жаном танцуют — Христина "спит", сидя на стуле. Не все чисто и с аристократами, так как по ходу пьесы выясняется, что графский титул можно дешево купить в Румынии. Да и с любовью непорядок — точнее, как отмечает Жан, "любви хватает, хоть она каждый раз и коротенькая".
Декорации, если не считать таковыми четыре офисных стула и большие графские сапоги, в спектакле также не наблюдаются. Нет в нем и музыкального оформления, хотя кто-нибудь из троих актеров постоянно напевает задорную шведскую вальвису "триди-риди-раля, триди-риди-ра", будто в ней зашифровано то, что известно о жизни наверняка.