Немцы любят художественные открытки в мещанском стиле, и один из любимых ими сюжетов — трогательная картинка, изображающая симпатичного песика, поднявшего заднюю лапку. Вокруг песика при этом разливается огромных размеров лужа, а подпись гласит: "Неужели я все это сделал?". На этой неделе в роли удивленного песика выступил председатель думского комитета по экономической политике Сергей Глазьев. Призывая депутатов объявить правительству вотум недоверия, он исполнился гражданственности и призвал коллег "оставить жалкие опасения: разгонят — не разгонят... Выражение недоверия правительству — это мужественный и единственно возможный шаг, направленный на то, чтобы преодолеть паралич и безволие исполнительной власти". Черномырдину настолько понравился сделанный Думой мужественный шаг, что премьер совершенно преодолел паралич и безволие и в в официальном порядке предложил думцам данный мужественный шаг повторить. Но тут Глазьева вдруг обуяли справедливо осужденные им накануне "жалкие опасения: разгонят — не разгонят" и в полной печали он охарактеризовал начинания премьера как "как крупномасштабную провокацию, направленная на дестабилизацию политической обстановки в стране в целях узурпации власти".
Строго говоря, всякий эффектный политический ход может быть охарактеризован как "крупномасштабная провокация etc." — вся отечественная и всемирная история из описания таковых и состоит, так что Глазьев и Черномырдин просто обменялись "крупномасштабными провокациями, направленными etc.". Поэтому обуявшие Глазьева боль и обида суть лишь неизбежное побочное последствие исповедуемой бывшим министром готтентотской этики — "Добро — это когда я выгоняю премьера, а зло — это когда он меня выгоняет". Впрочем, поскольку председатель комитета по экономической политике этнически не является готтентотом, более вероятно, что дело в особенностях подростковой психологии: сочетание бесчувственной жестокости к другим с глубокой личной ранимостью объясняется тем, что неустоявшаяся подростковая психика не способна к объективации, т. е. к способности представить себя на месте другого.
Можно конечно, удивиться, зачем же подросток пошел в Думу и что он там делает, но проблема в том, что в нижней палате подростков чрезвычайно много, а во глазьевской фракции ДПР — так даже и большинство. Сам лидер фракции Станислав Говорухин так изъясняет свое политическое credo: "Надо все-таки попытаться победить, чтобы этот совершенно антинародный режим совершенно исчез с лица. А если уж проигрывать, так вчистую, чтобы обидно не было. Тогда можно будет спокойно идти на покой или возвращаться в кино".
Радует, что в смертельной борьбе с "совершенно антинародным режимом" Говорухин свято верует в обеспечиваемые ненавистным режимом демократические гарантии и, поборовшись, готов "вернуться в кино". Лет эдак двадцать назад, когда режим был, очевидно, совершенно народным, борьба за то, чтобы этот режим "совершенно исчез с лица" в лучшем случае привела бы — как то случилось с оппонентом Говорухина Сергеем Ковалевым — к формуле "7+5" (семь лагеря, пять ссылки). В Пермских лагерях особого режима говорить об удалении на покой или о режиссировании фильмов было бы затруднительно. В то же время подростку, которым по разуму является Говорухин, естественно не помнить событий двадцатилетней давности, когда его еще и на свете не было, и гневно обличать единственный известный ему режим — то есть нынешний антинародный.
Да и вообще склонность ощущать себя мучеником чрезвычайно присуща нашим политикам. "Мне очень пошли бы звездочки вокруг головы. Лучше четыре или пять", — как сообщил транспортирующему его на извозчике Швейку фельдкурат Отто Кац. По примеру Отто Каца и представитель ЛДПР Евгений Туинов призвал осудить методы "политического терроризма" со стороны правительства в отношении Думы. Либеральный демократ, впрочем не имел в виду, что Черномырдин с Заверюхой и Чубайсом взяли в заложники весьма большое количество депутатов, угрожая расстреливать по десять законодателей за каждого отставленного министра, а инкриминировал премьеру еще более жестокую террористскую манеру, выразившуюся в "предложении премьер-министра рассмотреть вопрос о доверии кабинету министров и появлением в этой связи перспективы роспуска Думы".
В извинение либерально-демократического Туинова можно заметить, что и Черномырдин с Шахраем в хвост и в гриву эксплуатируют термин "заложник" применительно уже к министрам. Вероятно, сказываются недавние события в Буденновске, после которых применение термина "заложник" к себе, а термина "террорист" к оппоненту особенно уместно. Возможно, налицо и более давняя традиция, культивировавшаяся покойным историком проф. Гефтером, который в качестве похвального примера для подражания постоянно приводил лозунги сорбоннских студентов 1968 года: "Мы — немецкие евреи (т. е. мы сожжены в крематорных печах Аушвица. — Ъ". В устах исполненных жизненной бодрости молодых людей высказывание удивительно тактичное, и приятно, что духовное наследие Отто Каца — Михаила Гефтера пало на благодатную почву.
Сам же предводитель ЛДПР отдыхает после поединка с нижегородским губернатором Немцовым — после сообщения Немцова, что он знает место, где люэс можно вылечить после двух уколов, сидящие перед телекамерой совопросники по инициативе Жириновского стали метать друг в друга стаканы с апельсиновым соком.
Трудно сказать, какая поэтическая традиция более подвигла лидера ЛДПР на такой смелый жест. Возможно, он поревновал русским футуристам, на одном из поэтических вечеров вдруг ставших швырять в публику графины с водой. Но более вероятно, что в немцовском пассаже о люэсе Жириновский усмотрел непозволительный намек на содержащуюся в пушкинской "Сцене из Фауста" аллегорическую характеристику ЛДПР — "Корабль испанский трехмачтовый, пристать в Голландию (вероятно, имеется в виду спонсировавшая ЛДПР трастовая компания GMM голландца Антона Ненахова. — Ъ) готовый. На нем мерзавцев сотни три, две обезьяны, бочки злата, да груз богатый шоколата, да модная болезнь, она недавно вам подарена". Рассвирепев от сарказмов Немцова-Мефистофеля, либеральный демократ и поразил насмешника стаканом — хорошо, что не графином.
В связи с началом драки трансляция была отключена, но работавшая на внутреннюю запись телекамера зафиксировала беседу Жириновского в Немцовым и ведущим Александром Любимовым, в которой лидер ЛДПР изъяснял свои взгляды на представительную демократию и народный суверенитет: "ЛДа я вас всех в рот ...! За меня народ голосовал! Народу решать прав я или нет. За меня голосовал народ!".
В позиции Жириновского много несообразного. Трудно представить, чтобы в данный лидеру ЛДПР избирательный наказ входило учинение fellatio с губернатором и шоуменом, да и само понятие императивного мандата, при котором fellatio по наказу избирателей была хотя бы в принципе возможна, в действующем законодательстве отсутствует. Тем не менее не может не восхитить вера лидера ЛДПР в силу народного мандата, столь умножающая его не только интеллектуальную, но даже и мужскую силу.
Хотя дружбе Немцова с Григорием Явлинским, напоминавших в свое время Ореста и Пилада, вроде бы приходит конец — покуда "Яблоко" совершало мужественный шаг, голосуя за недоверие кабинету, Немцов телефонировал Черномырдину с выражением своего ему совершенного доверия — еще не ведавший о том лидер ЛДПР распространил свою ненависть к Немцову на его бывшего друга и соратника и сообщил думцам, что "все провокации, которые осуществляются с Запада выпускниками гарвардских университетов, и он первый здесь выступал — Явлинский — запомните, самая опасная фигура для России".
Опасная фигура или не опасная — тут мнения могут расходиться, однако известному экономисту, мучительно комплексующему от того, что Гайдар кончал экономический факультет МГУ, а он, Явлинский, всего лишь Институт народного хозяйства им. Г. В. Плеханова, должно быть чрезвычайно лестно, что его произвели в выпускники сразу нескольких гарвардских университетов. Поскольку Гарвард(ы) перед МГУ — то же, что МГУ перед "плешкой", основания для комплексов отныне устранены, и тем самым — благодаря невольному qui pro quo, случившемуся с Жириновским — сняты все преграды для объединения демократических сил.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ