Искупление в трех частях

приглашает Сергей Ходнев

Предстоящее исполнение "Мессии" — отклик на большой генделевский юбилей (250 лет со дня смерти), который уже отмечается в текущем сезоне громкими концертными и театральными событиями по всему миру. Казалось бы, все до невозможности понятно и предсказуемо. Дуб — дерево, роза — цветок, Гендель — великий музыкальный гений, оратория "Мессия" — его самое знаменитое произведение. Но в самой знаменитости "Мессии", в ее репутации по отношению к остальному генделевскому творчеству на самом деле есть нечто ироническое.

С одной стороны, мало какому барочному опусу так повезло. Даже "Страсти" Баха, и те все-таки прошли несколько десятилетий безвестности и небрежения, пока их заново не открыли в начале XIX века, и только после этого они стали чуть ли не эмблемой и баховского творчества, и лютеранской духовности. "Мессия" же этой эмблемой (соответственно эмблемой генделевского гения и англиканской духовности) стала если не при жизни композитора, то, во всяком случае, вскоре после его смерти. Из Англии почтение перед этой ораторией распространилось и на Америку, а в XIX веке "Мессию" в немецком переводе радушно приняли и в Германии — реноме Генделя как английского композитора, "Джорджа Фредерика Хэндела, эсквайра", на его родине всегда вызывало еле скрывамую ревность. Ораторию (и отдельные особо популярные ее фрагменты) исполняли и исполняют как огромные сборные хоры в несколько сот человек, так и любительские "певческие общества"; она — неизменный спутник рождественских праздников в англосаксонской традиции. И постепенно дошло до того, что эта музыка — в первую очередь главный хит из "Мессии", ликующий хор "Аллилуйя, ибо воцарился Господь Бог Вседержитель", — стала восприниматься не как шедевр, взывающий к личному восприятию слушателя, а как дежурно-громогласный набор шлягеров. Что-то, может быть, вроде увертюры к "Руслану и Людмиле" Глинки или "1812 года" Чайковского, которыми в наших краях по поводу и без повода любят украшать всякие нарочито праздничные музыкальные события.

На эту же инфляцию, как ни странно, работала и окружающая "Мессию" мифология. Если верить легендам, то писал эту ораторию Гендель не иначе как в состоянии благочестивого экстаза: слуги-де видели, как композитор рыдал от умиления, сочиняя "Аллилуйю", и приговаривал, что ему открылись небеса с ангельскими хорами. Сентиментальность на самом деле "Мессии" тоже не очень-то к лицу; при всей экспрессивности, красноречии и торжественности отдельных номеров, это все-таки довольно строгое, в каком-то смысле даже целомудренное произведение. Светской легкомысленной галантности, которая так часто смущает в церковной музыке того времени, в "Мессии" нет, но и какой-то нарочито-пронзительной одухотворенности тоже — можно сказать, что абсолютную проникновенность этим речитативам, ариям и хорам сообщает скорее внимательное и чуткое исполнение, нежели буква музыкального текста. Текст трехчастной оратории составлен из выразительных, но безличных библейских цитат, он не предполагает наличия действующих лиц даже в таком слегка абстрагированном виде, как в пассионах Баха. (Единственное исключение — слова ангела, возвещающего пастухам о рождении Христа, которые как бы от первого лица поет во второй части сопрано.) Отчасти этот набор цитат восходит к англиканским богослужебным книгам, но в результате у Генделя получилось произведение, которое как-то специально ни к одной христианской конфессии не обращается. Что, в конце концов, неудивительно в случае работавшего в Англии композитора-лютеранина, который в юности сочинял латинскую духовную музыку для римских князей церкви, да и премьера того же "Мессии" 13 апреля 1742 года — так уж вышло — прошла, по существу, в гостях у католиков, в Дублине.

Замысел "Мессии", его, если можно так выразиться, сюжет куда как грандиозен — это ни много ни мало история искупления человечества: от ветхозаветных пророков, предвещавших воплощение Мессии-Христа, до совсем уже внеисторических картин "новой земли и нового неба", когда "времени уже не будет". Желание при исполнении оратории пользоваться как можно более грандиозными исполнительскими силами по-человечески понятно, но завело оно в конце концов явно куда-то не туда. С этой традицией в Европе уже довольно давно соседствует традиция аутентичного исполнения "Мессии" — со скромными, по сегодняшним меркам, составами и оркестра, и хора. У нас знаменитую ораторию, вообще звучащую поразительно редко, так не исполняли, кажется, никогда, хотя без густоты и тяжеловесности месседж генделевского опуса способен стать более острым, более внятным и более воодушевляющим. Восполнять этот пробел в Москву приезжает престижная команда специалистов — уже известный здесь оркестр Collegium Cartesianum под управлением Петера Ноймана и Кельнский камерный хор. А среди солистов-певцов можно с удовлетворением заметить имена знаменитостей первого ранга — контральто Хилари Саммерс, звезды равно барочной оперы и современной музыки (для ее феноменального голоса, к примеру, регулярно пишет Майкл Найман) и баритона Питера Харви.

Концертный зал им. П. Чайковского, 22 февраля, 19.00