Впервые в России представлена полная кинопрограмма Пьера Паоло Пазолини: все 22 фильма в оригинальных авторских версиях, включая документальные и короткометражные, эпизоды, снятые для киноальманахов, а также фрагменты трех незавершенных работ.
Одну из самых знаменитых своих статей Пазолини назвал "Смерть как смысл жизни". Он утверждал, что смерть упорядочивает жизнь — подобно тому, как монтаж вносит смысл в череду отдельных кинокадров. Его собственная смерть в декабре 1975 года ничего не упорядочила. Уже мертвого его оттащили к обочине пригородного шоссе и для верности пару раз переехали автомобильными колесами. Пазолини не скрывал своих левых симпатий — появилась версия политического убийства. Он был гомосексуалистом — заговорили о преступлении по страсти. Но ни одна из этих версий не подтвердилась вполне.
Один из самых эксцентричных европейских интеллектуалов унес с собой в могилу не только тайну собственной смерти. Как режиссер он дебютировал в начале 60-х, на волне всеитальянского "кризиса рациональности". Избавляясь от фашистского прошлого с его бутафорским эстетством, послевоенное кино вывело на экраны обыденную жизнь и драматургию случая. К середине 50-х неореализм себя исчерпал. Его отцы один за другим меняли вехи — Росселини снял "Стромболи — земля Божья" и показал, как сословные предрассудки преобразуются в духовное неравенство, Висконти разыграл "Чувство" в пышных декорациях оперы Верди, а Феллини в "Ночах Кабирии" обратился к католической концепции чуда.
Первый фильм Пазолини назывался "Аккатоне", что значит "нищий" или "бродяга". Будучи марксистом режиссер занялся исследованием социального дна. Будучи наследником веризма он обнаружил чудовищную взаимозависимость человека и среды, плодящей "отвратительных, грязных, злых" созданий с бессмертной душой. Перед тем как погибнуть от рук собственных приятелей, герой "Аккатоне" видел волшебный сон. Божественный свет приближался к краю свежевырытой могилы, и трущобный бандит молил о счастье постичь эту нездешнюю благодать.
Три года спустя Пазолини сделал насквозь политизированную экранизацию — "Евангелие от Матфея". Под звуки "Вы жертвою пали" похожий на Че Гевару Христос звал свою паству в светлое царство равенства и любви. В "Овечьем сыре", среднеметражном эпизоде из авторского киноальманаха "РоГоПаГ", вечно голодный крестьянин, нанятый на роль разбойника в библейском фильме, обжирался и по-настоящему умирал на кресте одесную Спасителя.
Чудо у Пазолини было не волшебством, а напоминанием об истине. Несмотря на злободневные акценты, "Евангелие от Матфея" до сих пор остается лучшей библейской экранизацией. И до и после в кино снимали библейские сюжеты — Пазолини снял фильм о слове Христа, заставив его звучать как речь на подпольном митинге.
Последний и самый скандальный фильм Пазолини "Сало, или 120 дней Содома" тоже вышел из слова. В поисках визуального эквивалента прозы де Сада режиссер с ошеломляющим буквализмом перенес ее действие в последние месяцы войны, показав сексуальные забавы фашистов накануне гибели. Палачи и жертвы корчились в сладострастных судорогах, на крупных планах истязаемым кололи глаза и резали языки, обнаженные подростки, давясь, глотали испражнения... Не досмотрев и половины, часть зрителей выбегала прочь с приступами рвоты. Ролан Барт высказался кратко: "Фантасмагорию можно только написать — описать ее нельзя, — и добавил: — Следует указать, каким образом фашизм может произрасти, а не показывать, чему он подобен".
Однако, формулируя претензии к бывшему коллеге-теоретику, Барт определил и суть мучений художника. Пазолини занимался политикой, но ненавидел насилие. Верил в спасение души, но останавливался перед завораживающей красотой зла. Он переносил на экран притчи-памфлеты, античные трагедии и психоаналитические автошаржи, давая будущим биографам повод заключить смятение в аккуратные клеточки-периоды. Формально он всю жизнь пытался примирить идеологию с истиной, однако, показывая в 70-е годы радость телесной любви и избыточность плоти, Пазолини осуществил высшую форму бунта — отказ от всякой идеологии. В эти годы он экранизировал Боккаччо, Чосера и арабские сказки; зрители валом валили в кинотеатры, нахваливая бывшего бунтаря за экранную "клубничку".
На сегодняшний взгляд, искушенный аморализмом и внутрикультурным эпатажем, 25 лент Пазолини, от Евангелия до де Сада, покажутся уравновешенными, даже гармоничными. Стоит, однако, помнить, что даже если бы ни один модернист в XX веке не взял в руки кинокамеру, только по фильмам Пазолини можно было бы судить, как выглядит и куда стремится модернизм в киноискусстве.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ