Они суть: общая правовая запутанность проблемы, сложный политический фон и крайне малая цивилизационная совместимость РФ и ЧР
В ходе рассмотрения Конституционным судом нормативных актов президента и правительства, на основании которых были начаты боевые действия в Чечне, быстро воспроизвелась атмосфера, свойственная "процессам века" ("дело КПСС", акты времен войны президента и ВС РФ), проводившимся в 1992 — 1993 гг. еще старым составом КС. Стороны (и даже некоторые судьи) обвиняют оппонентов и даже самый конституционный ареопаг в "политических амбициях", "ангажированности", "карманности" etc.
Кроме общей простоты политических нравов тут может действовать и более серьезная тенденция. Орган конституционного надзора по самой своей природе скорее призван осуществлять достаточно тонкую притирку и балансировку деталей государственного механизма. Когда же политические процессы идут вразнос, инструмент тонкой настройки сам оказывается жертвой чрезмерных возмущений в государственной махине. Между тем все наиболее громкие дела, попадавшие в КС, включая и "чеченское", относятся к той категории, где говорить о тонкой настройке по меньшей мере неуместно.
Автор классического труда по конституционализму "Демократия в Америке" так представлял идеальный образ верховных судей, обреченных балансировать на стыке чистого права и практической политики: "Воздействие общественного мнения настолько велико, что его чрезвычайно сложно учитывать на практике, ибо невозможно точно указать его пределы. Нередко бывает столь же опасно держать себя в определенных рамках, сколь и выходить из них. Федеральные судьи (...) должны быть государственными деятелями, обязанными понимать дух своего времени; бороться с препятствиями, которые можно преодолеть, и уклоняться от стремительного течения в тех случаях, когда поток грозит как снести верховную власть Союза, так и нарушить должное повиновение его законам".
Вряд ли все судьи КС соответствуют идеальным предписаниям де Токвиля, но актуальность предписаний несомненна, ибо дело, рассматриваемое в суде, казусно втройне: в части собственно юридической; в связи с параллельно идущими в Грозном мирными переговорами, на ход которых решение суда может повлиять; и по самой природе русско-чеченского конфликта, корни которого лежат в столь сильном цивилизационном противостоянии, что нет даже принципиальной уверенности в возможности урегулирования в рамках новейших конституционных понятий.
Казус правовой
Жить при отсутствующем государстве ничуть не удобней, чем при обожествленном
Стороны в КС в конце концов обнажили суть полемики, более или менее совпадающей и с ведущим ныне направлением общественной полемики как таковой, и даже с общефилософским вопросом: в случае принципиальной невозможности равно соблюсти интересы государства и личности что следует делать и чем жертвовать? Сторона истца логически доходила до принципа "fiat iustitia — pereat mundus", фактически признавая, что, с ее точки зрения, ни единое право ни единого человека в ходе конфликта не должно было быть нарушено федеральной властью, а если точное соблюдение этого условия делало невозможным исполнение властью своих функций и, быть может, существование самого государства — то тем хуже для государства, ценность которого вторична по сравнению с ценностью прав личности. Сторона ответчика исходила из того, что неудержимо разраставшийся вширь и вглубь вооруженный мятеж Дудаева против властей РФ обязывал власти принять меры к его ликвидации всеми имеющимися в наличии средствами, ибо он угрожал самому существованию государственности. Если же в ходе подавления мятежа неизбежным оказывается попрание прав личности, вплоть до самого права на жизнь, то разрушение государства угрожало бы неизмеримо худшими последствиями — summa ius — summa iniuria.
Такая логика, зайди она достаточно далеко, грозит обожествлением государства и вытекающими из него самыми ужасными злоупотреблениями. Однако не следует забывать, что жить при отсутствующем государстве ничуть не удобней, чем при обожествленном. Гоббсовский "Левиафан" — тоже малоприятная скотина — рассматривался как противовес еще менее приятному bellum omnium contra omnes.
Конечно, в отдельных случаях позиция представителей сторон могла выглядеть лицемерной — Анатолий Лукьянов, отстаивающий идею повторной (после 1917) года социализации государства и личности, в своей нынешней ипостаси борца за права человека смотрелся не вполне убедительно: почему даже частичный примат государственных интересов совершенно недопустим при Ельцине, но уместен при возвратившихся к власти коммунистах? — однако в общем виде проблема действительно плохо разрешима. В определенных случаях — вооруженный мятеж к таковым, к сожалению, относится — целостность государственной власти и обязательства государства по отношению к гражданам, будучи равно конституционными нормами, вступают в жестокую коллизию, а вполне соответствующее духу законов стремление найти выверенную позицию, равноудаленную от ужасов и анархии, и тирании, вступит в противоречие с буквой законодательства и породит неизбежное обвинение в беспринципности.
Закона о мятеже нет и быть не могло
Такая равноудаленная позиция могла бы и не формироваться ad hoc, в ходе нынешнего конфликта с Дудаевым, когда всяк на свой лад толкует нормы прямого действия Конституции, а быть выраженной раз и навсегда в отдельном законе о мятеже, изъясняющем, что делать в случае вооруженного восстания против центральной власти. Богатство англосаксонского законодательства по этой части вполне пригодилось президенту Линкольну в момент восстания рабовладельческих штатов против Союза, и, располагай президент Ельцин соответствующим законом, сумма претензий могла бы быть меньшей. Хотя вопрос, конечно, из области сослагательного наклонения, интересно понять, почему такого закона не было, да и, строго говоря, быть не могло. Идеальное законодательство возникает само собой только в программе "500 дней", а в реальной жизни закон, адекватно соответствующий некоторым вызовам действительности, создается лишь post factum, на основе жестоких проб и ошибок. Все привыкли к тому, что в области экономического законодательства до сей поры и конь не валялся. И трудно удивляться тому, что и политическое законодательство находится в столь же плачевном состоянии. Дай Бог, чтобы чеченская кампания — со всеми ее ужасами — оказалась еще минимальной платой за нормальное правовое регулирование проблемы защиты государства от внутренних вооруженных посягательств.
Да и при самой богатой фантазии трудно представить себе, чтобы и Дума, и общественность отреагировали бы на внесенный от имени правительства проект Закона РФ о мятеже, предусматривающий сообразные серьезности предмета меры подавления, иначе, как страшным "Бр-р-р! Гав-гав-гав!". При том, что самый гуманный закон на данную тему абсолютно непроходим, ибо очевидно свидетельствует об окончательном переходе к кровавой диктатуре, а подавление мятежа на основе прямого толкования конституции свидетельствует о том еще
нагляднее, единственный способ обеспечения целостности РФ на конституционной основе — отныне и впредь никак не реагировать ни на какой мятеж, делая вид, что его вообще не существует в природе.
Казус политический
Суд не может не влиять на ход мирных переговоров
Между тем слушания в КС идут не в абстрактно-правовом пространстве и даже не просто в напряженной политической ситуации, но одновременно с переговорами о будущем Чечни. И прочность позиций российской делегации очевидным образом зависит от того, какими будут признаны действия, принудившие чеченскую сторону к переговорам — законными, не вполне законными ли даже, быть может, прямо антиконституционными и преступными. Формула мира зависит также и от решения КС: если указы о вводе войск неправомерны, то правительство должно либо презреть решения КС, накаляя конфликт между ветвями власти по образцу 1993 года, либо привести фактическое положение дел в соответствие с Конституцией и без каких-либо условий вывести русскую армию из Чечни, т. е. предоставить разгромленному Дудаеву довоенный status quo.
Мир может быть не менее опасным, чем война
Покуда идут военные действия, общественное мнение руководствуется тем принципом, что не бывает плохого мира — всякий мир хорош уже в силу того, что он мир. Переход от этого превосходного, но отчасти абстрактного принципа к конкретным переговорам значительно обогащает представления о войне и мире. Выясняется, что мир, чрезмерно усиливающий неприятельскую сторону и чрезмерно ослабляющий собственную, хорошим никак не назовешь — прежде всего потому, что он, провоцируя неприятеля на новые победы, содержит в себе семена новой войны. Не случайно прежде совершенно пацифистские газеты, сегодня, вдруг забыв все свои проклятия военщине, начинают рассуждать о фактической капитуляции российской стороны, сдающей на переговорах все, что было завоевано такой кровью — просто до людей дошло, что в формуле "мир любой ценой" слово "любой" может означать "непомерно высокой".
Стремительный переход к миролюбию и демократии может оказаться чем-то вроде "чуда прусского дома". В ходе Семилетней войны русские войска наголову разбили прусского короля Фридриха Великого (который от отчаяния даже помышлял о самоубийстве) и вошли в Берлин. Однако со смертью Елизаветы Петровны и воцарением Петра III все плоды победы над Фридрихом были немедля уничтожены. Петр III полюбил в нетрезвом виде провозглашать публичные здравицы за "своего повелителя", короля Пруссии, но вскоре был свергнут взбунтовавшейся гвардией. "Чудо чеченского дома" дало бы Дудаеву не только возможность перевооружиться и начать все сызнова, но и отсутствовавшие в 1991 — 1994 гг. гарантии 100-процентной безопасности. Войска, понесшие в Чечне жестокие потери, а затем выведенные оттуда со сдачей всех позиций, во второй раз в Чечню заведомо не пойдут — скорее на Москву. Понимая, что у России больше нет армии, Дудаев и его возможные последователи не имели бы оснований для какого бы то ни было ограничения своих политических устремлений.
Раздробленность политической воли обессиливает державу в сношениях с неприятелем
Но на то была направлена и вся прежняя тактика Дудаева, сумевшего выжить и укрепиться благодаря перманентному расколу московской власти. Сперва — между Ельциным и Горбачевым (октябрь — ноябрь 1991 г.), затем — между Ельциным и Хасбулатовым (1992 — 1993). Зимний раскол между властью и обществом также вселял в чеченцев известные (хотя и не вполне оправдавшиеся) надежды. Нынешняя надежда право-левой оппозиции на импичмент или, по крайности, на полезную в смысле близких выборов новую вспышку конфронтации между исполнительной и законодательной властями отвечает также и надеждам Дудаева на жизненно необходимый ему новый раздрай в Москве. Стратегические интересы Дудаева и оппозиции тут полностью совпадают: Дудаеву нужно обострение в Москве, чтобы зализать раны, Зюганову и Явлинскому — чтобы выдвинуть демократические альтернативу антинародному режиму. Бытующая на Западе практика ограничительного использования внутренних механизмов политической борьбы в случае столкновения с общей опасностью, равно как и мысль о том, что в борьбе с внешним неприятелем или (что почти то же) с вооруженным мятежником государству подобает выступать как единое целое, в России не так популярна. Напротив: именно в условиях внешней войны (1916-1917 гг.) или внутреннего мятежа (Чечня), когда неприятель (т. е. антинародный режим) максимально ослаблен, следует наносить решающий удар. Ответ Екатерины II на замечание шведского короля Карла Густава, что он не воспользовался пугачевщиной, чтобы напасть на Россию — "есть чем хвалиться, что природный король не вступил в союз с беглым каторжником" — вряд ли найдет понимание в демократическую эпоху, хотя крайняя заинтересованность каторжника в исходе юридических хитросплетений, возможно, является фактором, также влияющим на судей — на каждого, правда, по своему.
Казус цивилизационный
Понятие "сепаратист" плохо применимо к Дудаеву
Термин "целостность государства", включающий в себя ряд проявлений целостности, — экономическую, правовую etc., обыкновенно понимается в смысле прежде всего территориальном, а сепаратист — это тот, кто желает отторгнуть от целой территории какую-то ее часть и устроить там свою самостоятельную государственность. См. распад СССР. Однако если бы Дудаев был сепаратистом подобно лидерам союзных республик, случай был бы куда приятнее. Те, настоящие сепаратисты имели в виду основание собственного государства, устраивающего свою жизнь именно сепаратно, т. е. отдельно от России — то ли с опорой на свои несметные внутренние ресурсы, то ли на помощь Швеции, Румынии, Турции, США — да хоть бы и Буркина-Фасо. В жизни все оказалось много сложнее, но сама установка на отдельность существования сохранилась, отчего и проблем возникло куда меньше, чем можно было ожидать при распаде советского колосса. Государственная концепция Чечни предполагала паразитизм на России, причем не эпизодический, по принципу "дают — бери, а бьют — беги" (ранние эстонские опыты с цветными металлами и украинские с газопроводом в Европу), а регулярный и 100-процентный. Суверенитет заключался не в желании жить с опорой на собственные силы (или заокеанского дядю), но исключительно в желании иметь иммунитет от какого бы то ни было вмешательства федеральной уголовной полиции, т. е. свободную криминальную зону. "Право наций на самоопределение" (положительный синоним слова "сепаратизм") ассоциируется с образом томящегося в неволе горного орла, но в данном случае речь шла скорее о присосавшемся клеще. Трудно сказать, в какой степени кровососущие насекомые могут быть обвинены в сепаратизме.
Экономической основой горской демократии является грабеж
Audiatur et altera pars. Защитники чеченского режима указывают на подлежащие учету особенности национального менталитета чеченцев, с которыми Россия плохо считается. Имеется в виду прежде всего "горская демократия", выгодно отличающаяся от номенклатурно-феодального устройства многих других республик хотя бы того же Северного Кавказа. Апологеты, очевидно, не вполне понимают, что более жесткого обвинения против чеченского режима не сумел бы выдвинуть самый лютый "ястреб". Их, вероятно, зачаровывает уникальность вайнахской свободы, хотя уникального тут мало.
"Военная демократия" есть нормальная стадия разложения первобытнообщинного общества при переходе к феодализму, породившая прекрасные образцы героического эпоса. Однако экономической основой военной демократии, не знающей еще правового неравенства и личной несвободы, является грабеж уже познавших несвободу и неравенство, но именно поэтому более оседлых и более цивилизованных соседей. Военными демократами были вандалы, разграбившие Рим в 453 году, и лангобарды, грабившие Италию в VII веке, военными демократами были норманны, наводившие ужас на всю Европу в IX-XI вв. Апологеты вайнахской свободы отстаивают ту печальную, хотя и верную мысль, что в результате наложения ряда неблагоприятных факторов (неразвитость феодальных отношений + особенно ожесточенный по этой причине конфликт с Российской империей + ужасы сталинской депортации + крайне неблагоприятные социально-экономические показатели в эпоху после возвращения + аграрное перенаселение + общий фон распада СССР) чеченское общество законсервировало существенные черты базирующейся на грабеже военной демократии — но оседлым соседям от этого ничуть не легче.
Принцип разделения властей плохо приложим к цивилизационным конфликтам
Прозаизм века сказывается на всей квалификации проблемы. Автор "Песни о Нибелунгах" сообщал, что "полны чудес сказанья давно минувших дней про славные деянья былых богатырей", а вице-премьер Шахрай в связи с тем же сюжетом рассуждает о "свободной криминальной зоне". Но различие идет много дальше статистики. Сопутствующие "вайнахской демократии" проблемы относятся к эпохе великого переселения народов, когда никакого конституционного государства отродясь не было, — таковое возникло, когда западное общество стало капиталистическим, а особенности горской (вандальской, норманской) демократии стали достоянием медиевистов, т. е. спустя тысячелетие или более. В РФ конституционализм и эпоха великого переселения народов являются одновременно, отчего КС необходимо либо смотреть сквозь пальцы на приемы центральной власти в борьбе с воинственными варварами, либо в упор не видеть характерных экономических особенностей вайнахской демократии. Запустить механизм разделения властей и так довольно трудно, но в условиях такой цивилизационной разнородности общества стоящая перед КС задача представляется совершенной квадратурой круга.
-------------------------------------------------------
Все тоталитарные режимы — царский, советский, а также современный режим персональной власти, — не могут сосуществовать с горской демократией вайнахов (чеченцев и ингушей).
Что это такое — горская демократия? В XVII веке у чеченцев победила крестьянская революция. Феодалы-князья были свергнуты, и установилась крестьянская демократия, т.е. были ликвидированы институты феодальной аристократии и природного, наследственного неравенства людей. Такие крестьянские революции в XVII-XVIII веках происходили во многих странах, и в России тоже, но в основном потерпели поражения. (Другие историки склонны считать, что крестьянские революции присущи эпохам зрелого или позднего феодализма, а в Чечне, где феодализм начал зарождаться лишь в XVI веке, правильнее говорить не о победе — лишь век спустя! — крестьянской революции, а скорее о том, что просто "феодальные отношения не получили значительного развития". --Ъ)
То, что в Чечне крестьянская революция победила, определило дальнейшую судьбу этого народа и, в частности, особенности его взаимоотношений с Россией. Скажем, в соседней Адыгее русским оказалось достаточно подчинить себе феодальную верхушку, чтобы навсегда установился мир. А горские демократии не покорялись никогда и в конце концов оставлялись завоевателями в покое. Так было, например, с черногорцами на Балканах. Естественная свобода человека — суть вайнахской демократии.
Ян Чеснов, этнолог, "Открытая политика" (теоретическое издание партии "Демократический выбор России"), 3, 1995
--------------------------------------------------------
Но была одна нация, которая совсем не поддалась психологии покорности, — не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это — чечены.
Я бы сказал, что изо всех спецпереселенцев единственные чечены проявили себя ЗЭКАМИ по духу. После того как их однажды предательски сдернули с места, они уже больше ни во что не верили. Они построили себе сакли — низкие, темные, жалкие, такие, что хоть пинком ноги их, кажется, разваливай. И таким же было все их ссыльное хозяйство — на один этот день, этот месяц, этот год, безо всякого скопа, запаса, дальнего умысла. Проходили годы — и так же ничего у них не было, как и в начале. Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться начальству — но всегда горды и даже открыто враждебны...
На колхозных полях не горбили. Больше всего они старались устроиться шоферами: ухаживать за мотором — не унизительно, в постоянном движении автомобиля они находили насыщение своей джигитской страсти, в шоферских возможностях — своей страсти воровской. Впрочем, эту последнюю страсть они удовлетворяли и непосредственно. Они принесли в мирный честный дремавший Казахстан понятия "украли", "обчистили". Они могли угнать скот, обворовать дом, а иногда и просто отнять силой. Местных жителей и тех ссыльных, что так легко подчинились начальству, они расценивали почти как ту же породу. Они уважали только бунтарей.
И вот диво — все их боялись. Никто не мог помешать им так жить. И власть, уже тридцать лет владевшая этой страной, не могла их заставить уважать свои законы.
Мы, европейцы, у себя в книгах и в школах читаем и произносим только слова презрения к этому дикому закону (кровной мести. — Ъ), к этой бессмысленной жестокой резне. Но резня эта, кажется, не так бессмысленна: она не пресекает горских наций, а укрепляет их. Не так много жертв падает по закону кровной мести — но каким страхом веет на все окружающее!.. Какой нечечен решится связаться с чеченом — сказать, что он — вор? или что он груб? или что он лезет без очереди? Ведь в ответ может быть не слово, не ругательство, а удар ножа в бок. И даже если ты схватишь нож (но его нет при тебе, цивилизованный), ты не ответишь ударом на удар: ведь падет под ножом вся твоя семья! Чечены идут по казахской земле с нагловатыми глазами, расталкивая плечами, — и "хозяева страны" и нехозяева, все расступаются почтительно. Кровная месть излучает поле страха — и тем укрепляет маленькую горную нацию.
"Бей своих, чтоб чужие боялись!" Предки горцев в древнем далеке не могли найти лучшего обруча.
А. И. Солженицын. "Архипелаг ГУЛаг". ч. 6. гл. 4
--------------------------------------------------------
МАКСИМ СОКОЛОВ