Старт! Президентский указ как выстрел на беговой дорожке начал отсчет времени, отведенного на соревнование, сравнимое по масштабам и драматизму только с войнами. Выборы. Различные культуры и различные политические силы в зависимости от своего нахождения в той или иной части идеологического спектра дали им столько определений, сколько хватило бы не одному общественному явлению. "Крысиные гонки", "ярмарка тщеславия", "парад болтунов" — все это звучит банально по сравнению с американским: The biggest sale.
Нельзя отказать американской политической культуре в изначально заложенном в ней историческом оптимизме. Условием "крупнейшей распродажи" является совпадение как минимум двух обстоятельств: есть что продавать и есть на что покупать. Не успевшие за двести лет развития своей демократии избавиться от идеалистического взгляда на государство и общество, американские публицисты называют это "кризисом" и "падением нравов". Так никогда и не сумевшие оценить Маркса и Ницше, они чужды европейским комплексам, все время толкавшим их политиков в объятия дьявола.
Это ли кризис?! Это ли падение нравов?! — восклицают на востоке Европы доморощенные политологи, так и не успевшие до конца прояснить себе, кем заменить Ленина на своем рабочем столе: Максом Вебером или Робертом Михельсом. Их взгляду, жаждущему созерцать блеск демократии, предстает унылая чреда косноязычных политиков, буквально вымаливающих у местных нуворишей средства на финансирование своих унылых избирательных кампаний.
Воздадим должное своей стране. Близость Азии одарила нас подлинными мандаринами от политики. Мощь сырьевого комплекса, пока не сталкивающегося с проблемой сбыта, рождает состояния мирового уровня. Состояния рождают политиков, для которых деньги не являются целью. Для них они — средство.
Крупные деньги всегда притягивают симпатии. Гоголь смеялся на мистической властью слова "миллионщик". Полтора века назад богатство еще могло вызывать чувство неловкости. Сейчас общественное мнение уже ориентируется на иную шкалу ценностей. Именно поэтому у тех политических сил, которые не скрывают своей близости к персонализированному богатству есть шансы на победу. Хотя многие интеллектуалы не скрывают своего страха перед грядущими социальными катаклизмами.
Растущий пессимизм по поводу предстоящих в декабре выборов, которому в последнее время стала отдавать предпочтение московская интеллектуальная элита, возможно, носит более иррациональный, чем подлинно провидческий характер. История последних десятилетий свидетельствует, что попытки различных политических сил кардинально изменить ход экономического развития своих стран заканчивается обычно одинаково: все возвращается на круги своя.
Может ли ожидать Россию "левый реванш" по примеру целого ряда стран Восточной Европы? Или же азиатское начало, всегда присутствующее в ней, толкнет ее на путь многих стран восточной и юго-восточной Азии, с их массовым преклонением перед богатством? "Китайцы созданы для капитализма", — считают западные эксперты, посещающие самый быстрорастущий регион планеты. Они же слишком часто утверждают, что русские для него не созданы.
Левый марш направо
Может ли лево-популистский блок выиграть назначенные президентом на 17 декабря парламентские выборы? Большинство мест в Государственной думе, занятое сторонниками коммунистов, аграриев и либеральных демократов, воспринимается инфантильными либералами как кошмар, предшествующий концу света, хотя на самом деле столь панический взгляд на приход левых в законодательную систему отнюдь не бесспорен.
Тот же опыт Восточной Европы свидетельствует, что появление левых в парламентах и правительствах не вывело на "левый марш". Национализации не произошло. Хотя, может быть, и потому, что масштабной приватизации в отличие от России у большинства этих стран и не было. Единственное отличие от прежнего экономического курса состояло в том, что акценты в публичных выступлениях новых лидеров усиленно ставились на социальной поддержке, и понятие "социально-ориентированная экономика" у новообращенных рыночных либералов утратило свой снисходительно-уничижительный оттенок. Однако на практике эти акценты редко воплощались во что-либо материально ощутимое.
В основе и экономической, и внешней политики лежат данности, игнорировать которые не дано никому. И черно-белое экономическое мышление, присущее левым в большей степени, чем правым, в данном случае отступает перед материальными реалиями: бедное государство не способно реализовать масштабные социальные программы, потребность в крупных инвестициях, финансовой помощи и технологиях предопределяет ориентацию на Запад.
Но пример Восточной Европы все же не показателен. Напуганный реалиями капитализма избиратель, по-прежнему с восторгом взирающий на социальную эффективность развитых рыночных экономик, разительно отличается от пресыщенного представителя западного "среднего класса", скептически оценивающего все свои социальные достижения. Но и французские левые, придя к власти в 1981 году и имея помимо президента-социалиста еще и парламентское коммунистически-социалистическое большинство, очень скоро осознали, что не могут изменить законы экономики. Да, они предприняли попытку национализировать банковскую систему — в результате капитал устремился в соседние страны. Были расширены социальные программы — выросшая инфляция и подорожавшая рабочая сила подорвали позиции французской экономики. Опора на профсоюзы привела к серии массовых забастовок, удовлетворить требования участников которых означало бы поставить экономику на грань гиперинфляции.
Итогом стало попятное движение через неполные два года к большему рыночному либерализму.
Экономическая политика: пространство для маневра становится все меньше
Итак, что же происходит? С удивлением следящие за тенденциями во внутренней политике своих стран европейские политологи начинают приходить к выводу, что прежнее деление политических партий на "правые", "левые" и "центр" уже устарело. Вместо этого рождается новая политическая реальность, пока еще интуитивно описываемая как "политический Центр" и "политическая Периферия". К первой относятся все статусные партии (социал-демократы, консерваторы, либералы), обладающие стабильным электоратом и в совокупности контролирующие подавляющее число избирателей. На периферию попадают более мелкие политические объединения (зеленые, коммунисты, правые и левые радикалы, любители пива и иных излишеств). С точки зрения большой политики и прежде всего формирования экономического курса, существенной разницы между статусными партиями не существует. Равно как не существует ее и на Периферии. Постепенная утрата реальных властных полномочий у правительств, уступающих руководство экономикой Центральным банкам, приводит к тому, что выборы и так называемая состязательная политическая система превращаются в простую погоню за кабинетами ("ярмарка тщеславия", "парад болтунов", "the biggest sale").
Придя к власти, та или иная политическая группировка начинает оперировать практически универсальным экономическим инструментарием, привнося в него свой собственный имидж, но не изменяя его основного содержания. Теперь стали возможны и феномены, которые ранее трудно было себе и представить. Во второй половине 80-х годов датские социал-демократы совершенно добровольно и без парламентских выборов уступили место у руля власти своим соперникам-консерваторам, считая, что те в силу субъективных причин смогут лучше решить проблемы вывода страны из кризиса.
Создается впечатление, что возможная экономическая политика представляет собой все более сужающийся коридор, двигаться по которому можно ближе к левой стене или к правой, или посередине. Но никак не вне его.
Две стороны одной медали, или две половины одного шара
Подобный процесс происходит и в России. Кажется, сами лидеры рожденных решением президента двух "основных" избирательных блоков не могут до сих пор понять, в чем же состоят их основные идеологические и концептуальные политические разногласия. С трудом обретя собственный блок, Иван Рыбкин вынужден был ради этого войти в союз с несколько сомнительной Российской объединенной промышленной партией Владимира Щербакова. Однако даже претендуя на лавры главного лидера консервативного директората, Щербаков не устает повторять, что "направленная (связанная) эмиссия уже не является источником инфляции". Не комментируя его выступление, следует отметить — монетаристские ценности уже глубоко проникли в сознание значительной части политиков.
С другой стороны, "Наш дом — Россия" рождает тихие сенсации, когда в проекте его программы появляются положения, навевающие воспоминания о программе КПСС. Значительный крен влево, предпринятый идеологами движения (например, положение о замедлении темпов приватизации, акценты на социальные программы, борьбе с безработицей), свидетельствует об одном. Сказать что-либо принципиально новое в области экономической политики рыбкинскому блоку будет трудно.
Собственно во всех остальных положениях своей программы НДР идет практически тем же левостремительным курсом. Достаточно привести мнение одного из весьма влиятельных представителей "партии власти" президента Якутии (Саха) Михаила Николаева. Определяя акценты в экономической и политической частях предвыборной платформы, которые необходимо сделать избирательному блоку "Наш дом — Россия", он назвал взаиморасчеты между предприятиями и отраслями, а также погашение задолженности по заработной плате. Кроме того, по его мнению, надо четко обрисовать систему акционирования предприятий и найти форму управления частью государственной собственности. А начинать следует, считает Николаев, с решения проблем пенсионного обеспечения, поскольку пожилые люди более других разуверились в проводимых экономических реформах.
Трудно оспорить, что точно так же мог бы сказать и участник блока Ивана Рыбкина.
Выборы: Политика и Бизнес
Об этом предпочитают сейчас не говорить российские политики, и прежде всего те, кто связал свою судьбу с фаворитом начавшейся избирательной кампании — премьерским блоком. Связь с деловыми кругами рассматривается как некий политический грех, смыть который почти невозможно. Однако подобный взгляд является не чем иным, как проявлением (пусть и весьма слабым) известного общеевропейского комплекса неполноценности: заимствовав за океаном практику шумных и дорогих избирательных кампаний, европейцы со стеснением говорят о всем понятной оборотной стороне подобных финансовых мероприятий. Деньги и власть неотделимы — признаем же это.
Признав это, мы, однако, столкнемся с проблемой, которая порой именуется "кризис западной цивилизации". Только в России мнение о глубоком кризисе западной цивилизации является новостью. Для представителей англо-американской интеллектуальной элиты это проходное место, факт, не нуждающийся в пояснении. Одно из нетрадиционных объяснений причин подобного кризиса состоит в том, что подходит к концу "христианский" этап в развитии человечества, который уступает место более плюралистичной и синкретичной модели. Она и определит развитие общества в последующие несколько столетий.
Нынешний кризис обусловлен прежде всего крушением традиционного европейского либерализма, видевшего современное общество как совокупность рационально мыслящих и ответственных индивидуумов. Возможно, поэтому на Западе сейчас так популярны ниспровергатели основ, одним из которых был, в частности, немецкий философ Фридрих Ницше. Тот факт, что именно сейчас журнал Economist поместил о нем статью, наталкивает на мысль, что вопрос Ницше "а что хорошего дает нам мораль?" звучит необычайно актуально при анализе взаимоотношений политиков и делового мира в предстоящей избирательной гонке.
Следует признать — до сих пор этот анализ проводился под сильным давлением либерального взгляда на государство и на развивающийся в его границах бизнес. Этот взгляд являл нам идеалистическую картину взаимопонимания, взаимной заботы и поддержки, искажение которой мгновенно объявлялось извращением. Помимо трудов университетских профессоров (воспринимаемых всерьез только в России), подобный взгляд на мир присутствует лишь в западных детективах и гавеловской Чехии, президент которой, предавшись мечтам, до сих пор надеется построить идеальное государство, в котором государственные чиновники не будут "брать". (Сами чешские чиновники на это не надеются — и берут, о чем и поведало всему миру небезызвестное дело главы приватизационного ведомства.)
В отличие от Вацлава Гавела весь мир этому не удивился. Как не удивился и недавнему поражению американских демократов, ближе всего стоящих к европейским либералам. Победившие республиканцы шли на выборы с платформой, суть которой излагали просто: "Контракт с Америкой". По-русски это звучит более ярко: "ты — мне, я — тебе". Подобный откровенный подход, лишенный даже намека на привычный патернализм, получил массовую поддержку. Пример США и Чехии, как ни странно, подтвердил тезис Ницше о том, что мы в конце концов верим лишь в то, во что хотим верить. У людей современной цивилизации есть только один общий символ веры. Это деньги.
Сама наша жизнь толкает нас к тому, чтобы освободить взаимоотношения власти и бизнеса от пут либеральной морали, признав, наконец, их не отеческими и сыновними, не братскими, а клиентскими. Попытки игнорировать неформальные — с точки зрения господствующих моральных норм — отношения между государственной властью и бизнесом нигде не проходили даром. В Италии операция "чистые руки" привела к смене целого политического класса и рождению новой республики. Пришедший к власти на волне борьбы за чистоту нравов Сильвио Берлускони через несколько месяцев столкнулся с теми же обвинениями. Кстати, стоимость такой борьбы с реальностью выражается в суммах, возврат которых в бюджет позволил бы той же Италии отказаться от целого ряда местных налогов. Накануне очередной кампании по борьбе с коррупцией, совпадающей с новым этапом налоговой реформы, подобные сопоставления для России не лишены актуальности.
Попытка у нас следовать либеральному взгляду на проблему "государство и бизнес" уже привела к тому, что почти половина ВВП страны, по оценке Министерства труда, приходится на так называемый неформальный сектор, который в других странах характеризуется термином "теневая экономика". Более 60% доходов не декларируется.
России, переживающей сейчас период первоначального накопления, невозможно игнорировать тот факт, что наиболее крупные состояния и наиболее крупные финансово-промышленные группы у нее формируются не на пустом месте, а в результате приватизации госсобственности. Уступки христианскому альтруизму здесь оборачиваются ваучерной приватизацией, экономический эффект которой выражается математической формулой "предел 0". "Большая рыба водится в прибрежных водах" — этот универсальный принцип в большей степени отвечает интересам российской экономики, чем отживающие свой век нормы либеральной политической морали.