Режим ручного управления
Мариинка входит в плотные слои
предполагает Дмитрий Ренанский
Мы знали, что будет так плохо, но не предполагали, что так скоро, — думали многие год назад. Тогда ушел из театра шеф балета Махар Вазиев. Эта отставка подытожила либеральные времена в Мариинке. Примерно с 1999 (реконструкция "Спящей красавицы" Петипа, "Семен Котко" Александрова и "Пиковая дама" Галибина) театр нагонял упущенное работой с корпусом классических текстов - балетные очищали, оперные режиссерски переосмысливали. Подготовка прервалась в 2005 на последних мариинских постановках Форсайта и Чернякова. Вслед за ними в театр массово вошли певцы-дебютанты и постановщики-неофиты. Как теперь понятно, это было начало застоя.
Смена фаз, эпох? В жизни Мариинки это условность. Валерий Гергиев руководит по принципу "театр это я". У него своеобразные отношения с разными видами времени. Он любит трансатлантически перелетать с одного подиума на другой, пренебрегая часовыми поясами и количеством репетиций. Любит Вагнера, а иными авторами интересуется в той мере, в какой их можно сыграть по-вагнеровски. У Вагнера время пластилиновое: можно раздвигать, можно сжимать, можно и вовсе остановить. Все это трудно проделать в рамках такого театра, в котором есть формализованный текст. То есть — с балетом и с современной оперной режиссурой. Они для Гергиева как заноза. Они ограничивают его не только человеческим фактором (нельзя сыграть быстрее или медленнее — танцор не сделает па, певец разрушит мизансцену). И балеты Петипа, и современная режиссура это авторские высказывания в адрес той или иной эпохи. Вот эта конкретика Гергиеву и мешает. "Жизнь за Царя" должна быть про жизнь за царя, а не про бандитское государство и народ-жертву, как у Чернякова. С другой стороны, "Спящую" перестают показывать не потому, что реконструкция, а просто — негоже пир во время кризиса устраивать. Лучше обойтись чем-нибудь обобщенно-декоративным — а сюда попадают и сталинские "Хованщина" и "Псковитянка", и "Тристан и Изольда" Билла Виолы.
Лучшие спектакли — Черняков, Паунтни, Александров --сходят со сцены. Аутентичный Петипа вытесняется советскими переделками. Мариинская афиша превращается в зыбучий палимпсест. Это удобнее, чем стройные репертуарные линии. Например, чем такая: от балетов Петипа к Фокину и Нижинскому, от Баланчина к Форсайту и новым именам — так с конца 1990-х прочерчивали ее балетные реформаторы, тот же Вазиев. Но нет, Гергиеву милее трясина, где рядом бултыхаются два "Отелло", две "Валькирии", две "Пиковых дамы". И три "Бориса Годунова". Нынешний призыв Ратманского и ахейца Исаева не новый виток либерализма, а просто эпизод в жизни артиста.
Это он не нарочно. Нет у него концепции такой. Все больше похоже вот на что: все, выстроенное жестко и строго, худрук Мариинки ощущает как навязанное извне, искусственное. При этом он борется даже не столько с авторами, сколько с текстами. В той мере, в какой театр репрезентирует механизм власти, можно сказать: Гергиев борется не с политическими конкурентами, а с законами. Восточная деспотия не способна на конституцию.