"Кризис нормализации"? Это словосочетание звучит абсурдно. Оно кажется порождением лексической изобретательности больного ума либерального апологета экономической политики правительства. Над ним смеются и справа, и слева, и в центре. Большинство капитанов национального бизнеса пока отмахиваются от него как от пропагандистского лозунга, позволяющего правительству и ЦБ снять с себя вину за поразивший банковский сектор кризис. И тем не менее, затаенный страх в глазах всех, кто испытал на себе события прошедших двух недель, выдает немой вопрос, обращенный больше к самому себе: не является ли все это частным проявлением чего-то большего, всеобъемлющего, медленно охватывающего российскую экономику и меняющего успевшую сделаться привычной пор систему координат?
Является...
Всем нам пора набраться мужества и признать, что привычный мир рушится у нас на глазах, и остановить этот процесс можно только повернув экономическую историю вспять. Такой поворот возможен, но он бесперспективен — это стало бы лишь возвращением к начальной точке, не более.
Драматизм происходящего, вероятно, по-настоящему будет оценен много позже, когда станет возможным провести периодизацию современной российской экономической истории. Однако уже сейчас не так мало голосов, раздающихся как из правительственного, так и из оппозиционного лагеря, которые едины в том, что российские компании и банки оказываются перед необходимостью глубокой перестройки своей работы. И чем скорее представители бизнеса осознают это, тем лучше для них же самих. Проблема состоит в том, что уходит в прошлое рынок, на котором относительно безболезненно значительное число участников могли одновременно извлекать высокие прибыли, не платя за это неизбежными банкротствами. Только в инфляционной экономической модели не бывает убыточных предприятий, а многочисленные "Nick Leesons" бесконечно выигрывают миллионы, озабоченные только одним — побыстрее обернуть выигрыш как можно большее число раз.
Экономика конечного потребителя, ориентированная на реальный рост, создается жесткой ценовой конкуренцией, состязанием в изобретательности и борьбой за снижение издержек. Обуздание инфляции и сокращение государственного финансирования экономики рождает именно эту модель экономического поведения, которая, однако, требует совсем иного уровня работы на рынке, доступного гораздо меньшему числу компаний и банков. Поэтому для потенциальных аутсайдеров новой экономической реальности превращение ее в подобие виртуальной равносильно средству Макропулоса.
В связи с этим российскому обществу рано или поздно придется найти ответ на два вопроса.
Вопрос 1: стоит ли стабильность финансовой системы кладбищенского покоя в экономике?
По словам Цицерона, Катон Старший был убежден в том, что ростовщичество ничем не лучше убийства. Как можно понять, сам Цицерон думал о предтечах современных банкиров лишь немногим лучше. То есть корни неприязни, которую испокон веков питали к финансовой деятельности интеллектуалы, достаточно глубоки. Поэтому та волна сочувствия, которую нежданно пробудил среди российских либералов августовский банковский кризис, не должна вводить представителей финансового сектора в заблуждение. Просто государство либералы не любят еще сильнее.
Между тем не к кому-либо еще, а именно к государству ринулись в критический момент за помощью представители банковского сообщества. И государство эту помощь оказало, скачкообразно увеличив более чем на 3 трлн рублей денежную массу в обращении. Аргумент, что эта сумма составляет всего лишь около 1,5% денежной массы по состоянию на 1 августа является, скорее, самогипнозом: в переложении на понедельный лаг это увеличение денег в экономике равносильно почти 80-процентному росту денежной массы в годовом исчислении. Сверх обычного годового фона инфляции. Следует отдать должное представителям государства, признающим официально игнорируемый факт смягчения финансовой политики.
В итоге кризис банковской ликвидности был преодолен. Что, кстати, не исключает более или менее длительной депрессии на финансовых рынках. Государство, разумеется, не преминуло использовать кризис в собственных целях. В минувший четверг на встрече в Кремле президент недвусмысленно намекнул банковской элите на то, что от нее ждут встречных шагов: "тесного взаимодействия с государством в оказании поддержки тем отраслям экономики, которые обладают уникальными высокими технологиями" и финансирования инвестиционных программ "важных для страны предприятий".
Помимо епитимьи на денежный сектор экономики, из уст главы государства прозвучала и оценка, вполне адекватно отражающая суть этапа, на котором сейчас находится банковская система страны. Завершается период ее экстенсивного развития, уступая место неизбежному этапу качественного роста путем слияний, банкротств, специализации и одновременной универсализации банков. Президентские сентенции, явно навеянные Центробанком, о том, что "процесс поглощения крупными банками мелких протекает медленно, и количество банков все еще избыточно для экономики" прозвучали откровенно фальшиво. Очевидно, что причина этой медлительности лежит на поверхности — высокие по сравнению с мировыми стандартами темпы инфляции и сохранявшаяся до последнего времени значительная роль государственных финансов в функционировании банковской системы страны. В этом смысле последние действия Центрального банка отнюдь не способствуют проявлению в финансовой сфере оздоровляющих ее процессов естественного отбора. Ориентация на поддержку крупных банков (при всей сомнительности практики поддержки вообще) ошибочна еще и потому, что, как показал тот же банковский кризис, понятия "стабильность" и "суммарная величина активов" нетождественны.
Естественно после всего этого задаться вопросом: если трудно выработать эффективную методику государственной помощи, кому тогда больше необходима эта помощь — реципиенту или самому государству?
Очевидно есть основания глубже вдуматься в смысл слов неутомимого борца с наваждением социалистической идеи Фридриха Августа фон Хайека: "Если исключить несколько коротких счастливых периодов, можно сказать, что история государственного управления денежной системы была историей непрекращающегося обмана и лжи".
"ЕСЛИ ИСКЛЮЧИТЬ НЕСКОЛЬКО КОРОТКИХ СЧАСТЛИВЫХ ПЕРИОДОВ, МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ ДЕНЕЖНОЙ СИСТЕМОЙ БЫЛА ИСТОРИЕЙ НЕПРЕКРАЩАЮЩЕГОСЯ ОБМАНА И ЛЖИ"
Собственно, теоретической основой этого управления стал простой и незамысловатый постулат о необходимости стабильности финансовой системы как предпосылки стабильности всей экономики. Дело не только в том, что абсолютным идеалом стабильности может служить разве что натуральное хозяйство, столетиями не менявшее свой патриархальный уклад. Такой взгляд игнорирует и тот факт, что подобно морали, праву, языку и общественным институтам денежные институты являются порождением спонтанного порядка. Следовательно, они подчинены принципам изменчивости и естественного отбора.
Задавшись вопросом о том, почему среди всех спонтанно возникших образований денежные институты оказались развитыми наименее удовлетворительно, став, пожалуй, наименее устойчивым и наиболее консервативным сектором в современной экономике, фон Хайек ответил на него на удивление прямодушно:
"Вмешательство в процессы естественного отбора чувствуется здесь сильнее, чем где бы то ни было еще. На пути эволюционного отбора становится государственная монополия, и это делает невозможным экспериментирование в ходе конкуренции".
Действительно, трудно спорить, что с отменой системы, опиравшейся на золотой стандарт, и до начала 80-х годов функционирование финансовых институтов существенно усовершенствовалось. Печальный опыт обращения человечества с деньгами давал основания относиться к ним с недоверием, но отнюдь не в силу тех причин, которые имелись в виду идеологами госрегулирования. Под патронажем государства денежная система разрасталась и усложнялась. Как следствие, частные эксперименты и проведение отбора альтернативных денежных инструментов практически были невозможны. Сейчас в России кажется поразительным, что в США до самого конца 70-х годов существовали строгие ограничения на процентные выплаты по вкладам в коммерческих банках. Именно эти ограничения и стали причиной того, что почти за тридцать предшествующих лет депозиты нью-йоркских банков выросли на 25 % по сравнению с пятикратным ростом вкладов в специализированные сберегательные учреждения, где подобной иезуитской регламентации не было. На самом деле, трудно установить пределы человеческой изобретательности.
Это было осознано в Соединенных Штатах к началу 80-х. "The Liberal Hour", о пришествии которого (в европейском понимании этого термина) в начале 60-х годов возвещал Гэлбрейт, ушел в прошлое. Неоконсерватизм принес дерегулирование по всем направлениям, стремительное развитие денежных инструментов и мультипликативное развитие финансового рынка, сопровождавшееся столь же неудержимым ростом числа банкротств, слияний и поглощений. Вдохновляемые живительным дыханием рейганизма сравнительные исследования по мировой экономике показали в конце 80-х устойчивую зависимость темпов промышленного роста от степени дерегулирования финансового рынка. Неизбежной платой за динамизм была потеря "стабильности".
Вопрос 2: готов ли российский бизнес взять на себя ответственность за судьбы национальной экономики?
Кризис межбанковского кредитного рынка должен поэтому рассматриваться как неизбежная плата за экономическую либерализацию и прогресс. Проблема, однако, состоит в том, что большинство московских банков, впервые столкнувшись с финансовым кризисом, оказались к нему психологически неготовыми. Более того, высказывания представителей тех, в ком до сих пор видели опору российского капитализма, на удивление были схожи с оценками, сделанными принципиальными противниками свободного рынка. В едином порыве объединились и бывший союзный вице-премьер Владимир Щербаков, и упорный критик нынешнего правительства Сергей Глазьев, и ставший символом российского экономического либерализма Григорий Явлинский. Главной причиной кризиса все они вкупе с банками хором назвали государство в лице правительства и Центробанка.
Это трудно охарактеризовать иначе как инфантильность: решающими факторами собственного рыночного выживания субъекты рынка называют правительство и Центральный банк. Подобный подход ставит под сомнение готовность российского бизнеса взять на себя ответственность за экономическое будущее страны. Главный акцент в ходе бесконечных консультаций с представителями правительства и ЦБ банкиры делали на конкретных мерах поддержки со стороны государства, в то время как любой разговор о государственной поддержке в странах с более длительной историей конкурентной экономики исходил бы прежде всего из принципа локализации дестабилизирующих последствий кризиса при сохранении основы любой рыночной экономической системы — ответственности субъектов рынка за неудачную стратегию своих менеджеров.
Поэтому есть все основания назвать более общую проблему — это перестройка менеджмента в условиях постепенной стабилизации экономики.
Кризис, потрясший межбанковский кредитный рынок, стал первым действенным предупреждением капитанам российской экономики о приближении новой экономической реальности, принципиально отличной от всего, к чему они привыкли с момента своего появления.
КРИЗИС, ПОТРЯСШИЙ МЕЖБАНКОВСКИЙ КРЕДИТНЫЙ РЫНОК, СТАЛ ПЕРВЫМ ДЕЙСТВЕННЫМ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕМ КАПИТАНАМ РОССИЙСКОЙ ЭКОНОМИКИ О ПРИБЛИЖЕНИИ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ, ПРИНЦИПИАЛЬНО ОТЛИЧНОЙ ОТ ВСЕГО, К ЧЕМУ ОНИ ПРИВЫКЛИ С МОМЕНТА СВОЕГО ПОЯВЛЕНИЯ.
Привыкли они к: высокой инфляции, значительным потокам финансовых ресурсов, направляемым Центральным банком в национальную экономику, и постоянно растущему курсу доллара.
Тем самым, экономика сигнализировала и о необходимости отхода от привычной стереотипной ориентации на извлечение высоких прибылей из спекулятивных операций на высокорисковых рынках. Ужесточение правительством свой финансовой политики, инициированная Минфином кампания проверки целевого использования бюджетных средств, работа правительственных комиссий по обеспечению "северного завоза" и по неплатежам, ужесточение ЦБ резервных требований и, наконец, установление коридора колебаний валютного курса доллара привело к тому, что привычная до сих пор система экономических координат все больше становится достоянием прошлого.
Это предъявляет требования серьезной реорганизации работы компаний и банков. Разумеется в одночасье осознание необходимости пересмотра принципов собственного бизнеса придти не могло. Хотя неожиданной такую смену ориентиров назвать нельзя. Воздадим должное советнику президента по экономике Александру Лившицу, предупреждавшему о грядущем "кризисе нормализации". Вопрос, однако, в том, готов ли сейчас менеджмент этих самых компаний и банков к эффективному поиску новых способов зарабатывать деньги помимо простых игр на обменных курсах и разницах кредитных ставок, к коренному пересмотру бизнес-стратегий, внутренним структурным перестройкам и к изменению самой психологии работы на соответствующих рынках. Последнее, в частности, включает в себя и борьбу за привлечение клиента с использованием как современных банковских технологий, так и международных стандартов услуг.
В этих условиях у части лидеров российской экономики может возникнуть обманчивое представление о том, что естественным выходом из сложившейся ситуации может стать восстановление привычного экономического порядка с присущим ему высоким уровнем инфляции, растущим долларом и восстановлением значительной роли государственных финансовых потоков в экономике. Именно с этой точки зрения обвинения в адрес правительства и ЦБ вполне логичны и даже более того — полезны. Объективно формирующийся "социальный заказ" на изменение экономической политики, судя по всему, составит основное содержание общественной полемики предстоящей осенью и повлияет на весь ход избирательной кампании.
Возникшую дилемму — продолжение нынешнего курса с сопутствующими ему банкротствами и потрясениями или смягчение финансовой политики — финансовые власти России, похоже, уже решили в пользу последнего. Тем самым закономерный процесс концентрации капитала (в том числе и банковского) и повышения его общей эффективности, обеспечивающей конкурентоспособность всей национальной экономики, вступает в противоречие с текущими политическими процессами. Собственно, этим противоречием и питается столь популярная на Западе идея экономической стабильности, на которой зиждется могущество социалистических партий.
Если демократия вступает в противоречие с экономикой — тем хуже для экономики. На этом негласном принципе, пришедшем из концепции "общественного выбора", сейчас и основывается экономическая политика западной цивилизации, постепенно сдающей свои позиции в мировой экономике. Для России и ее бизнеса этот принцип равносилен лозунгу "Кто был ничем — ничем и будет".
-----------------------------------------------------
Сергей Егоров, президент Ассоциации российских банков
Ъ: Закономерен ли кризис на рынке МБК?
С.Е.: Мы намеренно не давали никакой специальной информации о развитии ситуации на межбанковском рынке, потому что не согласны с тем, что это можно назвать кризисом. Это не означает, что мы стремимся преуменьшить остроту возникших проблем, которые мы бы назвали "серьезными сложностями на финансовом рынке". Сложности эти касаются не только банковской системы, но и других отраслей народного хозяйства и российской экономики в целом. Хотя мы и не считаем, что речь идет о глубоком экономическом кризисе, однако и преуменьшать сложность возникших на финансовом рынке проблем мы бы не хотели. Проведенный нами анализ ситуации показал, что основные причины кризиса следует искать в том положении, в котором оказались российские банки, когда их фактически обескровили налогами. Безусловно, в таких условиях банки не в состоянии наращивать свой финансовый потенциал — с точки зрения увеличения капитала, накопления внутренних резервов, без которых не может нормально существовать ни одна банковская система (тем более в условиях нашей страны, когда в экономике постоянно происходят непредсказуемые явления). Все это произошло не вдруг, накопилась масса проблем, которые не решались. В стране со слабой экономикой не может быть сильной и развитой банковской системы. Главная причина кризиса — слабость экономики, бюджетный дефицит. Проблемы есть не только у банков, речь идет о финансовых проблемах в масштабах всей страны. Мы считаем, что необходимо скорректировать всю кредитно-денежную политику.
Ъ: Стала ли дестабилизация рынка МБК также и следствием неспособности ряда банков адаптироваться к новым экономическим реалиям?
С.Е.: Некоторые банки должны уйти с рынка в силу непрофессионализма, в силу невыполнения задач, которые они перед собой ставят, но таких банков должно быть немного. Во время нашей встречи президент задал такой вопрос: а что если небольшие банки, испытывающие финансовые затруднения, начнут сливаться с другими, более крупными и устойчивыми? На наш взгляд, это естественный процесс, он идет уже давно. Но международная банковская практика наглядно демонстрирует, что в экономике любой страны должны быть представлены разные банки — и крупные, и средние, и мелкие. В продолжение нашего давнего спора с Центробанком следует подчеркнуть, что, по нашему мнению, держать курс только на крупные банки — не совсем правильное направление. Если мелкий банк имеет свою клиентуру, он выполняет общественно нужную функцию. Все зависит от того, какую кредитную политику проводит тот или иной банк. Делать ставку только на крупные банки было бы ошибкой. Но у крупных банков есть свои преимущества, по крайней мере, с точки зрения их устойчивости.
-----------------------------------------------------
Кризис должен оздоровить банковскую систему
Августовские события на рынке МБК дали мощный импульс процессам структуризации и оздоровления российской банковской системы. Первые результаты очевидны: погибло беспрецедентное число слабых банков (по предварительным оценкам, около 100), произошло значительное усиление не только крупнейших, но и наиболее профессиональных средних и даже мелких банков.
Обострение было неизбежным
Банковский кризис перешел из скрытой в открытую форму еще в 1994 году. Если до того основная часть разорявшихся банков превращалась в филиалы более устойчивых (в 1991 году 17 из 20 закрывшихся, в 1992 — 90 из 92, в 1993 — 115 из 136), то в 1994 году доля банков-неудачников, превратившихся в филиалы, сократилась с 85-97% до 36% (40 из 110), а в первой половине 1995 — до 12% (10 из 84).
Однако это только начало. Пережитые события коснулись пока еще только Москвы, банки которой наиболее плотно работают на сжимающихся в условиях финансовой стабилизации спекулятивных рынках (ослабление московских банков началось еще в первой половине 1995 года). Однако после санации московской банковской системы наступит очередь региональных — в первую очередь на Северном Кавказе.
Механизм расширения кризиса прост: каждое потрясение ведет к массовому переносу операций в более крупные и надежные банки, что, в свою очередь, дестабилизирует банки основных "групп риска" даже без ухудшения конъюнктуры.
Государство сумело локализовать кризис
Следует подчеркнуть, что государство выдержало первый, внезапный (он ожидался не ранее сентября) и потому наиболее сильный удар кризиса, не допустив его распространения на реальный сектор экономики. Поэтому следующие его этапы, касающиеся в основном мелких и средних банков с ограниченным числом незначительных клиентов, также будут почти полностью локализовываться в сфере чисто межбанковских отношений.
Упреки, высказываемые в адрес государства из-за допущенного им смягчения финансовой политики, исходят из понимания происходящего лишь как чисто банковского, "внутриотраслевого" кризиса. С этой позиции вмешательство ЦБ и Минфина действительно не оправдано: смягчив кризис банковской системы, они затормозили тем самым ее оздоровление. Ссылки на прекращение платежей рядом крупных банков, образующих костяк экономики, при таких рассуждениях не имеют силы, ибо прекращение платежей еще не означает отсутствия денег. Крупные банки могут не платить, считая своих должников неизбежными банкротами.
Однако пережитые события шире чисто банковского кризиса. Неожиданность и глубина испытанного шока вызваны именно тем, что он был частью более масштабного явления — кризиса всей финансовой системы. Причина последнего — резкое ужесточение финансовой политики, вызванное отказом от покрытия бюджетного дефицита кредитами ЦБ.
Смягчение финансовой политики — временное отступление
Результатом ужесточения стал дефицит денег, последовательно охватывавший все новые сферы экономики. Так, в апреле (сразу после отказа от кредитов ЦБ) нехватка рублей в коммерческой сфере вызвала массовый сброс валюты, который без введения валютного коридора опустил бы курс примерно до 3000 рублей/$1. В июле резко обострилась нехватка бюджетных средств — и тогда же коммерческие банки начали изымать средства со своих корсчетов в ЦБ. В августе и бюджетный, и банковский кризис дошли до логического завершения: государство констатировало отсутствие средств на повышение минимальной заработной платы, а банковская система России испытала первый в своей истории шок.
Наложение ужесточения финансовой политики, превысившего адаптационные возможности экономики, на нормальный процесс оздоровления банковской системы и вынудило государство пойти на компенсирующее смягчение финансовой политики. Таким образом, внешне кризис был банковским и преодолевался как банковский, однако использовавшиеся при этом инструменты были направлены на разрешение более масштабного — системного финансового кризиса.
И сегодня совершенно неважно, достаточны ли осуществленные меры. Главное — создать механизм смягчения финансовой политики и выработать правила его применения, с тем чтобы минимизировать возможные инфляционные последствия. Эффективность такого пути по сравнению с попытками решить проблему "сразу и навсегда" очевидна уже потому, что исключает эмоциональный фактор при принятии решений. Ни лоббистская суета, ни непрочность положения Татьяны Парамоновой не принесли успеха: за первую неделю кризиса в экономику было введено (скупка ГКО продолжалась и на второй неделе) 1,9 трлн руб. — 1,1% от объема денежной массы на 1 августа. Влияние этой суммы и на инфляцию, и на валютный рынок практически равно нулю.
МИХАИЛ ДЕЛЯГИН
--------------------------------------------------------