В Большом зале Санкт-Петербургской филармонии с сольным концертом выступил 23-летний пианист Мирослав Култышев. Ожидаемое от действительного весь вечер пытался отделить ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Мирослав Култышев и впрямь даровитый пианист, однако для музыкального Петербурга он значит нечто гораздо большее. Это фактически первый конкурентоспособный артист, которым за многие годы разрешилась петербургская фортепианная школа. За последние десятилетия она не породила ни одного сколь-нибудь значимого музыканта — кроме, разумеется, Григория Соколова, но это тот случай, который подтверждает правило. Годящихся в наследники Соколову на невском горизонте долго не наблюдалось. В начале нулевых мощно было выдвинулся Петр Лаул, но по причине эстонского происхождения на роль нового героя петербургского пианизма он претендовать не мог. Герметичному сообществу питерских клавишников настойчиво требовался кумир "из своих", которым в итоге и стал Мирослав Култышев. Со стороны кажется, что к этому статусу его готовили с детства. Полтора года назад на Международный конкурс имени Чайковского его отправляли за победой, уж слишком много сил было вложено в операцию "преемник". В Москве он оказался вторым, но для первой премии у жюри не нашлось кандидатов — на конкурсе, как и в жизни, Мирослав Култышев оказался в победителях за неимением лучшего.
Между тем сольный концерт музыканта показал, что ажиотаж вокруг фигуры господина Култышева в значительной степени искусственный — кроме блестящей природной одаренности, похвастаться ему пока нечем. Игра Мирослава Култышева принципиально бесконфликтна, в ней отсутствует динамика развития материала: время идет, нотные страницы переворачиваются, а музыка топчется на одном и том же месте. Миниатюры выходят у него гораздо лучше крупных форм, поскольку первые статичны и одноаффектны, а вторые процессуальны и многоплановы. Поэтому лучше других прозвучали "Отражения" Мориса Равеля — в них без вреда для содержания можно методично инкрустировать музыкальную картинку тембровыми стразами (что, следует признать, у господина Култышева получается отменно). Но тот же аккуратный стилизаторский глянец на корню убил по-ренессансному чувственную и телесную "Альбораду". Атрофию стилевого чутья диагностировал равелевский же "Вальс": апокалиптический гимн Австро-Венгерской империи, стоящей накануне гибели и забывающейся на балах, пианист превратил в сомнительную цепь жеманно-кокетливых танцев. Мирослав Култышев оказался не способен удержать на своих хрупких плечах колоннаду "Прелюдии, хорала и фуги" Сезара Франка. Ну а кульминацией эстетической неадекватности музыканта прозвучала Восьмая соната Сергея Прокофьева. В качестве подзаголовка ей подошло бы название прокофьевского балета "Стальной скок", но у господина Култышева эта урбанистическая махина прозвучала с экспрессией музыкальной шкатулки — как заведенная, как по маслу, без сучка и задоринки. Сконцентрировавшись на чистоплюйском выклевывании нот, пианист прошел мимо трагических озарений первой части, мимо наркотического тумана второй, мимо апокалиптического финала. Вполне по-консерваторски.