В среду в ДК Ленсовета композитор Олег Каравайчук, Рената Литвинова, Александр Баширов и не опознанная залом Земфира Рамазанова разыграли "гипотезу" "Записки сумасшедшего". На единственном истинно гоголевском из всех юбилейных событий испытывали катарсис ВЛАДИМИР РАННЕВ и МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.
По жанру это была арт-провокация или арт-скандал в высшем смысле слова: нечто живое, непредсказуемое, опасное, уникальное в эпоху предсказуемости зрелищ и нежелания художников рисковать. Порой казалось, будет драка. Невозмутимый человек-глыба, начальник охраны, делился с организаторами опасениями, что его люди не справятся с толпой, требующей вернуть деньги. Наверное, такое творилось на вечерах дадаистов, вспомнились и самые первые "Поп-механики" Сергея Курехина.
Колоссальная провокация — сам состав участников. 81-летний Олег Каравайчук, — великий классический композитор и, как и Гоголь, на которого он похож, фрик, городской сумасшедший, до которого никому нет дела. Рената Литвинова и Александр Баширов — ньюсмейкеры для тех, кому безразличны их безусловные таланты. Когда такие люди оказываются на сцене битком набитого зала на 2,5 тыс. человек, образуется гремучая смесь.
Ждали, что Олег Каравайчук сыграет на рояле с наволочкой на голове или спрячется и не придет. Но никто не ждал, что он будет долго ходить и стоять на сцене, вслушиваясь в собственную фонограмму: это тоже было немой музыкой, с ритмом и кодой. Тем более, никто не был готов к тому, что он разразится столь же долгим монологом. Это был момент чистой экзистенции: такое случилось однажды на вручении премии Андрея Белого, где поэт-классик Виктор Соснора надтреснутым голосом глухого долго-долго говорил, что все его друзья умерли. Олег Каравайчук тоже говорил, что скоро умрет, может быть, завтра, говорил: "Но и вы, умирая, будете свистеть моей музыкой". Жалел, что не сыграл Вагнера, чью надменность он так понимает. Вскрикивал, что ему 12 лет и на всех плевать, ласково замечал, что зал его чуть-чуть понял и он его чуть-чуть полюбил. Говорил, что музыка — это свет. И что играть он не будет, потому что музыка — это так скучно.
Зал надрывно свистел, хотя концертов много, а услышать со сцены безумный и искренний монолог о жизни и смерти можно лишь раз. Люди не слышали, что этот чудак говорит голосом Гоголя, воплощая абсурдную и сентиментальную ноту Петербурга: "Вы свистите, вы всю мою жизнь просвистели". Это мог бы сказать Поприщин. Еще удивительнее, что агрессию на грани суда Линча вызвали и актеры, читавшие переписанные от руки "Записки сумасшедшего".
Олегу Каравайчуку орали: "Играй, давай!". От господина Баширова требовали: "Сашка, пляши!". Он спорил с Ренатой Литвиновой, кто читает за собачку Меджи, а зал верил, что они впервые видят текст и правда перепутали странички, хотя это был этюд на тему гоголевского: "Чертовски неровный слог. Тотчас видно, что не человек писал". Когда господин Баширов читал по тексту: "Тьфу, к черту! Экая дрянь! Ничего, ничего... будем продолжать", — казалось, он подбадривает партнершу. Зато отсебятина а-ля "обосраться и не жить" прокатывала как текст Гоголя.
Возможно, если бы они не нарвались на такое количество гоголевских персонажей в зале, читка, пусть и отличная, была бы лицедейством и только. Но, проявив незаурядное самообладание, они вступали в перепалку с залом, как средневековые артисты на ярмарке, хотя звездам проще плюнуть и уйти со сцены. Заимствованная из фильмов Киры Муратовой интонация Ренаты Литвиновой гипнотизировала крикунов: вспоминался рассказ Олега Каравайчука о том, что его музыка вызывала у слушателей кому.
Когда же на сцену вкатили на тележке девушку в черном, а потом она держала микрофон девушке из группы певуний в украинских платьях, зал не узнал Земфиру, изначально на сцену не собиравшуюся. Впрочем, что там Земфира — Петербург не узнал Гоголя, явившегося в своем подлинном, сумасшедшем, пугливом и надменном, а не каноническом облике.