Театр "Санктъ-Петербургъ Опера" показал первую в сезоне премьеру — худрук театра Юрий Александров поставил "Дон Жуана" Вольфганга Амадея Моцарта. ДМИТРИЮ РЕНАНСКОМУ пришлось следить не за похождениями, а за злоключениями знаменитого распутника.
Памятуя о прошлогодней "Лючии ди Ламмермур" с братками, готами и наркотой, в "Дон Жуане" от Юрия Александрова следовало ждать как минимум эстетики BDSM. Но вместо нее зрители получили первую в петербургском оперном сезоне постановку, смотреть которую по-настоящему интересно. Умерив свою раблезианскую фантазию и совладав с вихляющим вкусом, худрук "СПб-Оперы" сочинил серьезный и глубокий спектакль. Если закрыть глаза на привычное в театре Александрова капустническое переигрывание, перманентный вокально-оркестровый раскосец и стилевую невразумительность (в конце концов, Моцарта и в Мариинке поют так, что хоть святых выноси), "Дон Жуан" с Галерной улицы выглядит прямо-таки событием.
Моцартовские коллизии разыгрываются в атриуме итальянского палаццо, миниатюрную модель которого художник Вячеслав Окунев изящно встроил в пространство сцены театра — ее теснота прибавляет к декорационным красотам нотку фирменной александровской клаустрофобии. Черный мрамор подозрительно бликует. Приглядевшись, легко заметить, что сценические хоромы выстроены из дешевого пластика. Эта сценографическая обманка льет воду на режиссерскую мельницу: в "Дон Жуане" Юрия Александрова все, кроме чувств титульного героя, — фальшивка. Ренессансная витальность сдана в утиль, вечный сюжет красится современно-циничными тонами. Дон Жуана сживает со свету не высшая справедливость, а снобское и прагматичное окружение, для которого свободолюбие — самое худшее распутство. Александровский Дон Жуан — не жуирующий гедонист, не сумрачный мизантроп, не романтический любовник и даже не неврастенический импотент. Человеческая естественность заглавного героя сама собой проявляется на фоне полированной комильфотности остального общества спектакля. Причем у этого общества явные проблемы с простейшими человеческими реакциями, если судить, например, по сцене, в которой сходящая с ума эротоманка Донна Анна требует от жениха ласки и чуть ли не вешается Дону Оттавио на шею в дезабилье, а тот стоит недвижимой статуей из музея восковых фигур.
Новенький "Дон Жуан" — спектакль с двойным дном. Творящийся на сцене густопсовый карнавал поначалу можно принять за чистую монету, но опытные артисты "СПб-Оперы" двигаются как-то уж слишком топорно. Ощущение дурновкусной театральщины усиливается то и дело опускающимся из-под колосников лоснящимся занавесом. Ларчик режиссерского замысла открывается лишь в последние минуты постановки, когда появившийся было из подземелья Командор снимает с себя окровавленную рубаху с торчащей из сердца шпагой и остается в черном костюме, а мнимая простушка Церлина из крестьянского платья переодевается в вечерний haut-couture. Тут-то и выясняется, что и любовь Донны Анны, и ревность Дона Оттавио, и поединок с Командором, и крестьянская свадьба Мазетто — все это был спектакль, подстроенный мелкотравчатой шушерой лишь для того, чтобы свести Дон Жуана с ума и заставить его в финальной сцене выпить яду.
Юрий Александров, по сути, превращает "Дон Жуана" в упоительный детектив, разгадывать режиссерские ребусы которого — одно удовольствие. И, как в хорошем детективе, лишь задним числом понимаешь, что в момент знакомства Церлины с Дон Жуаном иуда Лепорелло не заносил в донжуанский список еще одну жертву, а ставил галочку в плане охмурения своего хозяина. Вспоминаешь, как женщины приобнимали Дон Жуана с той небрежной властностью, с которой кошка обычно ласкает мышку. Удивляешься тому, с какой режиссерской последовательностью тема фальшиво-лживой игры реализована в спектакле: одетые в наитривиальнейшие исторические костюмы персонажи ведут себя недвусмысленно современно, произносят чистосердечные речитативы по-русски, а арии поют на притворном итальянском. И в конечном итоге радуешься, что после кризисных постановок прошлых лет Юрий Александров наконец-то разродился добротным образцом режиссерского музыкального театра.