В рамках программы «Маска плюс» в Москве выступил один из самых интересных театров российской провинции — Минусинский драматический театр (Красноярский край). Его «Черный тополь» на два вечера вернул зрителей, и в их числе РОМАНА ДОЛЖАНСКОГО, в середину прошлого века.
Спектакль, поставленный главным режиссером Минусинского драматического театра Алексеем Песеговым, идет в два вечера. Три с лишним десятка действующих лиц, целая труппа на сцене — и более чем двадцатилетний отрезок советской истории, с начала 30-х до пред-оттепельного 54-го года. Роман Алексея Черкасова и Полины Москвитиной «Черный тополь», одна из частей трилогии «Сказание о людях тайги», вряд ли привлек бы внимание современного режиссера (ничто не выделяет эти тексты из потока советской литературы 60-х годов), если бы не место действия: описанные авторами события разворачиваются именно в окрестностях Минусинска.
Темные и глухие деревянные щиты, похожие на стены деревенских домов, уходят в глубь и в высь сцены. Когда они открываются, зритель видит эти дома изнутри. С годами здесь мало что меняется — но в жизни людей все время что-то происходит. «Черный тополь» рассказывает про несколько семей, про переплетения частных человеческих историй: как сходятся молодыми, как потом накатывает волна репрессий 37-го, как пропадают без вести на войне, чтобы потом чудесным образом появиться живыми, как годами хранят тайны и прячут добро, как доносят на соседей, как ревнуют, как тоскуют по тем, кто далеко. Все эти Демиды и Филимоны, Анисьи и Авдотьи, которые сгинули куда-то вместе с «Вечным зовом» или «Тенями, исчезающими в полдень», появились вновь.
Спектакль «Черный тополь» феноменальным образом отличается от всего того, что можно увидеть на сегодняшней российской сцене: ни кривлянья в угоду почтеннейшей публики, ни фальшивой голосистости, ни агрессивного надрыва. Режиссер кладет в основу спектакля манеру советского сурово-реалистического театра — оттуда красивый закадровый мужской голос, читающий эпический текст от автора, несуетное развитие крепкого сюжета и манера игры актеров, которые, что называется, создают полнокровные, «выпуклые» характеры. Удивительно, но при этом от «Черного тополя» не остается ни малейшего ощущения старомодности. У Алексея Песегова, судя по спектаклю, серьезная и слаженная труппа. Понятно, что в другие вечера в Минусинске играют и развлекательную чепуху вроде Рэя Куни. Тем ниже поклон актерам — в «Тополь» они возвращаются сдержанными и ответственными профи.
Может быть, спектакль и не перерос бы рамок подробно сыгранной бытовой истории, если бы не настроение, которым Алексей Песегов словно «накрывает» эту сибирскую сагу. Ее герои все время выходят к зрителю из темноты, и каждое их появление на свет несет в себе предощущение беды и несчастья. Над миром, который показан на сцене, будто властвует некое историческое проклятье, поэтому люди без конца предают и мучают друг друга. При этом все они, в разной степени грешные, хотят любви и счастья, но неведомая сила буквально швыряет их из стороны в сторону. На них то и дело набегает гром, их слова, добрые ли, злые ли, подхватывает неизменная гармошка, а в вышине, над пропастью, злой тенью пляшет отчаянный деревенский юродивый.
Правда, во второй части спектакль заметно слабеет — сказывается анахронизм литературного материала. Родимые пятна «социалистического реализма» проступают все ярче, особенно когда по сюжету бдительные органы разоблачают таившихся до поры врагов советской власти. К одному из главных героев приезжает с Украины любимая с его сыном, которых он не видел со времен войны, к другому желанная женщина возвращается из заключения — действие все больше начинает смахивать на телесериал из таежной жизни. Украинский язык, звучащий со сцены, публика встречает ироническим смехом, объятия соединившихся наконец немолодых влюбленных — одобрительными аплодисментами.
Алексей Песегов утепляет и осветляет финал «Черного тополя». В Москве это «послабление» выглядело досадно, сила постановки оказалась размыта. Но в Минусинске люди наверняка смотрят спектакль иначе. Театр там остается не инструментом социального анализа, но средством социальной терапии. И режиссер словно готовит публику к возвращению в мир «мыльной» телевизионной реальности, особенно пышно вспененной в небольших, далеких от столиц городах.