285 лет назад, в 1724 году, Петр I обнародовал указ о преобразовании монастырей, согласно которому каждая обитель лишалась собственности, но получала денежное содержание по количеству обихаживаемых в ней увеченных и престарелых воинов, а также прямых, т. е. подлинных, нищих. По замыслу императора монастыри вместе с существовавшими издавна богадельнями и небольшими частными гошпитальными заведениями должны были составить законченную систему призрения. Но и тогда, и в золотой век русского милосердия при Екатерине II, и позднее система помощи сирым и убогим отличалась такой чудовищной неэффективностью, что миллионы людей, действительно нуждавшихся в помощи, ее просто не получали.
Что немцу смерть, то русскому порядок
Среди загадок русской души, так никогда и не открывшихся иноземцам, во все века особое место занимала помощь сирым и убогим. Иностранцы никак не могли взять в толк, почему русские много и охотно подают нищим по большим церковным праздникам, но совершенно не волнуются о том, что толпы бедных стариков, вдов с детьми и калек, нуждающихся в постоянной помощи, остаются голодными, неприкаянными и покинутыми всеми. Немногие богадельни, заведенные в Москве при Иване Грозном, влачили жалкое существование, помогая считанным единицам нуждающихся, поскольку деньги, выделяемые казной на их содержание, шли главным образом на поддержание достойного жизненного уровня управлявших ими дворян и детей боярских.
Частная благотворительность в XVI-XVII веках также не отличалась широтой ни по охвату опекаемых, ни по затрачиваемым средствам жертвователей. В тысячелетней истории русской литературы известно лишь одно произведение — "Повесть о Иулиании (Юлиании) Осорьиной", посвященное заботе о ближних. Во времена долгого голода при Борисе Годунове дворянка Ульяна Устиновна Осорьина, унаследовавшая поместье после смерти мужа, совершила поступок, поражавший и современников, и потомков.
"С полей своих,— писал В. О. Ключевский,— она не собрала ни зерна, запасов не было, скот пал почти весь от бескормицы. Но она не пала духом, а бодро принялась за дело, распродала остаток скота, платье, посуду, все ценное в доме и на вырученные деньги покупала хлеб, который и раздавала голодающим. Выбившись из сил, израсходовав весь хлеб до зерна, она объявила своей крепостной дворне, что кормить ее больше не может, кто желает, пусть берет свои крепости или отпускные и идет с Богом на волю".
За благодеяние к крепостным ее еще при жизни стали считать праведницей, а в 1614 году Юлианию Лазаревскую (Осорьину) причислили к лику святых. Но как бы ни чтили ее на Руси, за век, прошедший после ее канонизации, примеру Юлиании последовали лишь двое соотечественников. Первым из них стал патриарх всея Руси Филарет, отец и соправитель первого царя из рода Романовых — Михаила Федоровича, на свои средства создавший Федоровский больничный монастырь, где обихаживались увечные воины. Впрочем, в монастыре насчитывалось всего двадцать коек для страждущих ратников. Так что патриаршая милость распространялась на очень ограниченный круг нуждающихся в помощи.
Столь же ограниченной по масштабам оказалась и помощь ближним, заведенная боярином Федором Михайловичем Ртищевым. Этот друг детства, а затем ближайший сподвижник второго Романова, царя Алексея Михайловича, с юности славился кротостью и человеколюбием. Историю его отношений со злейшим врагом — Иваном Озеровым — впоследствии не раз приводилась в качестве образца истинного смирения и христианской добродетели. Ртищев помог Озерову получить образование и выйти в люди, дав ему должность при дворе. Однако Озеров стал писать доносы на благодетеля и всюду поносить его. Но Ртищев не только не воспользовался близостью к царю, чтобы наказать неблагодарного нахала, но и стал ходить к нему для увещевания и внушения смирения. Озеров не пускал его в дом, а если и пускал, поносил непотребными словами. Боярин, однако, терпел оскорбления "со смирением" и приходил к врагу снова и снова, а после смерти Озерова похоронил его как самого лучшего друга.
Утверждали также, что доброе сердце Федора Ртищева не могло выдержать вида грязных нищих, заполнявших Кремль и всю Москву, и он решил купить дом и организовать в нем больницу для самых нуждающихся и бедных людей.
"Ртищев,— рассказывал Ключевский,— составил команду рассыльных, которые подбирали этот люд с улиц... больных лечили, а пьяных вытрезвляли и потом, снабдив необходимым, отпускали, заменяя их новыми пациентами. Для престарелых, слепых и других калек, страдавших неизлечимыми недугами, Ртищев купил другой дом, тратя на их содержание свои последние доходы".
Беда заключалась лишь в том, что больница Ртищева могла принять не более пятнадцати человек. А после его кончины там случился пожар, и среди близких боярина не нашлось никого, кто бы захотел восстановить больницу и продолжить дело Федора Ртищева. Правда, нашлись некие анонимные жертвователи, давшие деньги на восстановление этого первого в русской истории частного благотворительного учреждения. Но к концу XVII века, в начале правления Петра I, их щедрость сошла на нет, и больницу Ртищева закрыли.
Понятно, что подобное положение дел с призрением нуждающихся не могло устроить молодого и энергичного царя. Он расширял пределы своего царства, строил новое государство и новую армию, а перед глазами его солдат и офицеров разворачивались жуткие картины того, что с ними будет после ранения или в старости: жалкое существование, нищенская сума. Бедствующие московские богадельни не могли вместить и малой толики воинов, потерявших здоровье во время петровских походов. А для расширения этих заведений в казне, которая из-за беспрерывных войн постоянно нуждалась в пополнении, не находилось средств.
Одновременно царь вел упорную борьбу за передачу в казну имущества и денег церкви и превращения ее в духовный департамент своего правительства, а также против праздности духовенства, прежде всего — монашествующих.
"Нынешнее житие монахов,— писал он в указе Синоду,— точию есть вид и понос от иных законов, немало же и зла происходит, понеже большая часть — тунеядцы суть и понеже корень всему злу праздность... Ибо дома был троеданник: то есть дому своему, государству и помещику, а в монахах все готовое, а где и сами трудятся, то токмо вольные поселяне суть, ибо только одну долю от трех против поселян работают... Что же прибыль обществу от сего? — воистину токмо старая пословица: ни богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть".
И в 1724 году царь решил обе проблемы одним махом, в ходе церковной реформы превратив монастыри, по существу, в богадельни. Император постановил, что отныне в монастырях должно быть такое количество монахов, чтобы на каждого приходилось от двух до четырех призреваемых, в зависимости от тяжести их увечий и болезней. Все остальные монахи выводились за штат, наделялись землей и должны были сами зарабатывать хлеб свой, ожидая, пока в монастыре в результате естественной убыли иноков не образуются вакансии. А чтобы избежать подлогов и подтасовок, Петр I запретил пострижение новых монахов и повелел провести их перепись. Ко всем прочим бедам святых обителей император приказал лишить их практически всей собственности и выдавать на их содержание деньги строго по количеству призираемых воинов. И из этих же средств монастырь обязывался выплачивать содержание престарелым солдатам и офицерам, не нуждающимся в особом уходе и лишь приписанным к данной обители.
По замыслу в итоге петровской реформы должна была получиться стройная система заботы о людях, состарившихся или пострадавших, защищая страну. Однако монашествующие и священноначалие, как утверждали некоторые историки, тихо, но ожесточенно сопротивлялись царской воле. Они как могли затягивали передачу монастырских земель и деревень под контроль чиновников Синода. А если и принимали раненых и престарелых солдат под свое попечение, то в отчетах значительно завышали число призреваемых, чтобы получить максимально возможную выплату из казны. Впоследствии один из самых уважаемых монастырей, к примеру, указал в отчете число обихаживаемых воинов, значительно превышавшее число всех учтенных военных инвалидов в стране и в разы превосходившее максимальную вместимость всех келий обители и число жителей в посадах, ее окружавших.
Однако главной причиной провала петровской реформы стала смерть первого русского императора. В 1725 году Петр Великий умер, а у его наследников не хватало ни воли, ни желания для того, чтобы довести реформу до конца. Так что в итоге в монастырях призревалось не более нескольких тысяч нуждающихся в опеке калек и стариков, что никоим образом не решало проблемы заботы о ветеранах.
Куда лучшими наследниками дела Петра оказались некоторые птенцы его гнезда, затеявшие собственные программы благотворительности. Князь Борис Иванович Куракин, к примеру, в 1727 году завещал своим наследникам:
"Теперь объявляю о моем обещании, которое имеет быть исполниться по сему моему определению и воле моей. Всеконечно так твердо утверждаю ко исполнению сего, что ежели сын мой и от него происходящие наследники или внучата мои, кто будет наследником дому моего, того не исполнит, предаю проклятию и будут ответ учинить перед престолом Божиим. А именно сие мое определение следует в том... купить одно место на большой улице в Москве, в Белом или Земляном городе, где пристойно найдется, так пространное, чтобы при том строении и сад мог быть, и на том месте построить церковь маленькую с доброю архитектурою во имя чудотворца Николая, и при той церкви сделать с доброю же архитектурою и определением покои, принадлежащие к содержанию шпиталя".
Князь завещал на осуществление своего замысла огромные по тем временам деньги — 20 тыс. рублей, а если не хватит, то и 30 тыс. А также приказал выделять ежегодно на содержание своего приюта 1600 рублей. Он также подробно расписал, как именно следует устроить и кормить призреваемых, а также число лиц, которых следует обиходить: 12 достойных офицеров. А если таковых не наберется, то унтер-офицеров и солдат дворянского происхождения. Его волю исполнили неукоснительно. Вот только страждущих стало меньше всего на дюжину.
Что немке хорошо, то русскому полезно
В последующие годы возникало немало проектов того, как следует заботиться о нуждающихся ветеранах. В 1736 году возникла идея переселять отставных от службы и больных ветеранов на земли на новых окраинах империи и в пустующие места на берегах Волги. Идея выглядела вполне здравой, если не считать небольшой детали: у инвалидов и стариков не было ни инвентаря, ни здоровья для того, чтобы на голом месте строить дома и возделывать землю. Так что из 4152 отставников, которым предложили переселение, дали согласие на отъезд только шестеро. А остальные предпочли ждать освобождения вакансий в богадельнях и монастырях. Хотя ситуация в богадельнях по-прежнему оставалась такой, что многие калеки через год-два от голода просили выписать их из числа призираемых и отправлялись нищенствовать по стране.
Время от времени при дворе возникала идея, что заботиться следует не только об армейских ветеранах, но и обо всех российских сирых и убогих. Возникали даже проекты общественных работ, способных принести пользу казне и прокормить нуждающихся. Но если во Франции общественные работы не только позволяли действительно кормить голодных, но и не наносили ущерба государственному бюджету, то в Российской империи из-за повального казнокрадства и бедные оставались без еды, и в казне образовывалась значительная дыра.
В итоге до восшествия на престол Екатерины II в 1762 году все шло заведенным после смерти Петра I чередом. Каждый следующий правитель клялся, что будет следовать его заветам во всем, включая общественное призрение, но на деле ровным счетом ничего не менял, что лишь ухудшало ситуацию. К примеру, в 1759 году Елизавета Петровна ввела специальные должности комиссаров для наблюдения за правильным ведением дел в петербургских богадельнях. Но это привело к тому, что их надзирателям пришлось делиться отнятыми у убогих деньгами еще и с комиссарами.
Понятно, что урожденная принцесса Анхальт-Цербст-Дорнбургская не могла терпеть этого исконно русского беспорядка в вопросе, казавшемся ей важным и решаемым достаточно просто. В 1764 году Екатерина II произвела реформу богаделен, и в результате к концу ее правления число призреваемых военных ветеранов выросло впятеро, превысив 30 тыс. человек.
И все же главной заслугой Екатерины Великой считается создание специальных благотворительных учреждений для воспитания сирот. Идея создания Воспитательного дома принадлежала личному секретарю Екатерины II Ивану Ивановичу Бецкому, познакомившемуся с подобным учреждением в бытность в Париже, где существовало заведение с тем же названием для подкинутых и незаконнорожденных младенцев и сирот. Иван Иванович Бецкой (незаконный сын князя Трубецкого) хотел сделать русский Воспитательный дом не просто местом, где выживают обреченные на общественное презрение и смерть дети. Он собирался учить их так, чтобы вырастить из них "новых людей" — ценных специалистов и чиновников, преданных престолу.
Императрице мысль о том, что в стране появится слой подданных, обязанных только ей своей жизнью и своими успехами, пришлась по душе, и в 1763 году она дала Бецкому согласие на создание Воспитательного дома. Однако далеко не всем в стране новая идея пришлась по душе. Время от времени начинания Бецкого встречали сопротивления членов Сената.
"В конце 1771 г.,— писал исследователь истории Воспитательного дома А. П. Пятковский,— по случаю заразительной болезни в Москве, лишившей крова и пищи много сотен детей всякого звания, Бецкой выхлопотал изустное высочайшее повеление, которое состояло в том, что все уже призренные дети, равно как "и впредь все сироты, кои за оставлением их родственников или других каких попечителей, в рассуждении малых своих лет, не имея пропитания, остаются шатающимися без всякого попечения, присмотра и призрения",— зачислялись навсегда в ведомство Воспитательного дома. Это высочайшее повеление сообщено было Бецким Сенату при рапорте от 16 июня 1772 г., но Сенат, получив такой рапорт, нашел, что Бецкой не вправе объявлять ему словесных высочайших повелений... Кроме того, Сенат находил, что объявленное повеление противоречит прежним указам".
Однако влияние Бецкого при дворе было настолько сильно, что сопротивление Сената вскоре удалось сломить. Впрочем, противодействие недругов оказалось отнюдь не самой главной и не самой важной проблемой. Ведь результаты деятельности Воспитательного дома счел бы удачными только завзятый оптимист. За первый год работы в Московский воспитательный дом было принято 523 младенца, но до двух лет дожили только 99. Да и в последующие годы детская смертность в Воспитательном доме колебалась около 80%, никогда не опускаясь ниже 75%. Главной причиной гибели младенцев, как считали исследователи, многие десятилетия оставалось отсутствие нужного числа кормилиц, которых из-за спроса на их услуги в богатых домах не удавалось нанять в нужном количестве. И Бецкой начал отдавать младенцев для вскармливания в крестьянские семьи до двух-трехлетнего возраста, выплачивая два рубля в месяц за каждого, что, в свою очередь, требовало огромных затрат.
Вряд ли подобные итоги докладывались матушке-императрице, которая гордилась заведенным по европейскому образцу благотворительному учреждению, доказывая на его примере иностранцам, что Россия куда менее дикая страна, чем они полагают. Но вот проблемами содержания Воспитательного дома Екатерине II пришлось заниматься многократно, а также озабочивать тем же своих министров, которые разрабатывали разнообразные способы финансирования главного императорского благотворительного проекта.
Так, в 1765 году было принято решение установить особый сбор с ввозимых в страну или производимых в России игральных карт в пользу Воспитательного дома. Однако собиравшихся таким способом двух тысяч рублей для содержания сирот явно недоставало. (Как водится, дело было в уловках чиновников Мануфактур-коллегии, обязанных взимать сбор. Когда в 1787 году клеймение карт передали в ведение самого Воспитательного дома, сборы увеличились в десять раз.)
Не много принесли и попытки собрать пожертвования с широких слоев населения с помощью специальных кружек, установленных в церквях и общественных местах. Самым щедрым благотворителем оказалась сама императрица, внесшая в пользу Воспитательного дома 10 тыс. рублей. Пожертвования ее подданных едва превысили тысячу рублей.
Частные благотворители время от времени вносили свою лепту в поддержание Воспитательного дома, но происходило это нечасто и нерегулярно. Поворот, по всей видимости, произошел после истории с участием главы русской таможни графом Минихом. Он, надо полагать, уловил настроение императрицы и сделал верный ход в большой придворной игре за монаршее расположение. Миних доложил Екатерине II, что на таможне имеются деньги, вырученные от продажи товаров, за которыми не явились владельцы. И попросил разрешения передать эти деньги Воспитательному дому. Граф получил не только просимое разрешение, но и признательность императрицы за заботу о сиротах.
Поняв, что столь несложным образом можно снискать монаршее благоволение, жертвователи буквально выстроились в очередь, чтобы внести свои вклады в опекаемое императрицей благотворительное учреждение. Самым крупным из жертвователей оказался член известной купеческой династии Прокофий Акинфиевич Демидов, который на собственные средства открыл при Воспитательном доме коммерческое училище для купеческих сирот, а вдобавок неоднократно жертвовал деньги на содержание дома. Сумма его пожертвований превысила миллион рублей. За это Демидов получил от Екатерины II чин действительного статского советника, соответствовавшего армейскому генерал-майору и дававшего право именоваться "вашим превосходительством", а также потомственное дворянство.
Демидов дал Воспитательному дому не только средства к существованию, но еще и совет, превративший благотворительное учреждение в одно из богатейших ведомств Российской империи. По его предложению при доме открыли "Вдовью, ссудную и сохранную казну" — первый полноценный русский ломбард (см. "Деньги" N 48, 2008 г.). Картина получалась, вообще говоря, не очень привлекательная. По сути, для удовлетворения нужд одних обездоленных грабили других. Но капитал Воспитательного дома стал расти такими темпами, что Екатерина II из жертвовательницы превратилась в должницу сирот, не раз забирая на неотложные нужды предназначенные для них деньги.
Однако важнее другое — на что тратились огромные усилия и средства. Перед столетием Воспитательного дома его историки подсчитали, сколько же было выпущено воспитанников. Оказалось, что только в Санкт-Петербурге — 370 тыс. Казалось бы, очень много. Но это только 3700 в год, что для России было каплей в море сиротства и нищеты.
Где нет порядка, впредь его не будет
Последним екатерининским новшеством в деле благотворительности, основанным на опыте Воспитательного дома, стали созданные императрицей Приказы общественного призрения. Эти учреждения в начале своей деятельности получали из казны губерний, где вели свою работу, по 15 тыс. рублей и вкладывали их в различные торговые предприятия под надежный залог и не менее чем 6% годовых. А на полученные от инвестиций проценты обязывались содержать все губернские богадельни и выплачивать назначенные правительством и монархом пособия и пенсии. Понятно, что чиновники прикладывали максимальные усилия для призрения на эти деньги собственных семей и родственников, так что капиталы приказов приходилось регулярно пополнять государству и частным благотворителям. При этом находилось немало примеров того, что приказы и начавшие плодиться без счета благотворительные комитеты и прочие учреждения отказывались брать под свое крыло создававшиеся частными лицами больницы и приюты. Именно поэтому гвардейские полки решили заботиться о собственных инвалидах и ветеранах сами, создав специальный денежный фонд. Их примеру последовали многие другие учреждения, начавшие самостоятельно, без казны изыскивать средства на помощь своим отставным и немощным сотрудникам.
Однако самое занимательное заключалось в том, что частные пожертвования на общественную благотворительность так и остались исключением из общего правила. Обыватели время от времени собирали деньги вскладчину и открывали на них бесплатные школы или коммерческие училища. Однако во всех подобных акциях сквозила не только и не столько забота об общественной пользе, сколько желание выделиться перед начальством, усвоенное в золотой век Екатерины.
Единственным, наверное, периодом, когда стремление жертвовать охватило широкие слои русского общества, стал 1812 год. На фоне патриотического порыва появилось множество организаций и обществ, собиравших средства для раненых и пострадавших от нападения французов, а также всего необходимого для армии. Особенно выделился тогда скромный чиновник Павел Павлович Пезаровиус, придумавший, без преувеличения, гениальный благотворительный проект — газету "Русский инвалид" (инвалидами тогда называли всех ветеранов войны). Вся страна остро нуждалась в новостях, а в стоимость каждого номера газеты ее издатель уже заложил некий благотворительный сбор. Кроме того, в газете размещались объявления, призывающие жертвовать средства в пользу увечных воинов и оставшихся без кормильцев семей. Результат был поразительным. За все время редакторства Пезаровиуса в "Русском инвалиде" ему удалось собрать более миллиона рублей, а помощью из собранных средств воспользовалось более 1200 семей. Сам император Александр I направил ему благодарственный рескрипт и наградил его орденом Святой Анны.
Однако после окончания войны энтузиазм населения иссяк и частные жертвователи прекратили давать деньги на нужды страждущих. Главная благотворительница страны, вдовствующая императрица Мария Федоровна, сосредоточившая в своих руках управление всеми учреждениями от Воспитательного дома до приютов, решила внести личный вклад в дело заботы о ветеранах войны с Наполеоном и ввела в своем Павловске охрану из заслуженных солдат, для которых построили жилье. Но этих ветеранов было только 24.
Венцом же отечественной благотворительности, без сомнения, служит история борьбы Николая I с бедностью. Император-солдат, стремившийся построить всех и вся, в 1837 году приказал создать комиссию, которая выработала бы меры по полному и окончательному искоренению нищеты и нищенства. Комиссия, естественно, была временной, но оказалось, что для предоставления проекта потребуется гораздо больше времени, чем предполагалось. Так что император продлил ее работу до 1842 года, а соответственно, и выделение средств, необходимых для функционирования. Но и к этому сроку проект выработать не удалось. Срок продлили еще на год. И снова безрезультатно. Тогда, чтобы не терять лицо, Николай I приказал сделать работу комиссии бессрочной, и ее члены стали на практике изучать вопрос, занимаясь "разбором нищих". Полиция доставляла в комиссию отловленных на улицах Петербурга побирушек, а ее члены решали, что с ними делать — отправить этапом на родину, сдать в богадельню или, отечески пожурив, отпустить на все четыре стороны. В 1897 году, через 60 лет после основания комиссии, дотошные журналисты подвели итоги ее работы. Оказалось, что там рассматриваются дела около трех тысяч нищих в год, то есть в среднем не более десятка дел в день, и на это тратилось несколько десятков тысяч рублей в год, которые шли на содержание аппарата и жалование членам комиссии.
Ничего не изменилось и в начале XX века. Благотворительность вошла в моду, и в стране появились тысячи разнообразных обществ и организаций. Почетные председатели и председательницы обивали пороги разбогатевших купцов и не растерявших имущества аристократов, чтобы получить что-нибудь на свою важнейшую деятельность, заключавшуюся в собраниях и обсуждениях того, как следует помогать сирым и убогим. На фоне этого шума немногие примеры истинной помощи бедным попросту терялись из виду.
Это и была социальная ответственность по-русски, когда благотворительность кормит всех, кроме тех, кто в этом действительно нуждается.