Дальнейшая карьера нынешнего главы правительства, похоже, начинает все более определяться не столько его личными дарованиями, сколько традиционной для России — царской ли, коммунистической, посткоммунистической — двойственностью исполнительной власти.
Суть требований, предъявляемых всяким обществом к властному лидеру, двуедина. С одной стороны, он должен быть достаточно лоялен — его личность и политика должны выглядеть соответствующими общественным настроениям. С другой, поскольку лидер затем и нужен, чтобы в известные моменты он властно направлял жизнь нации, эта лояльность должна сочетаться с выраженной политической волей — в критические моменты кто-то должен брать на себя ответственность. Трудное искусство политики, быть может, именно в том и состоит, чтобы одновременно стремиться к популярности и не бояться непопулярности.
14 декабря 1992 года, сменяя на посту Гайдара, Черномырдин более или менее точно воспроизвел сцену смены Барклая Кутузовым. Вариацией на тему кутузовского "И с такими молодцами все отступать да отступать!" послужило черномырдинское "Нам нужен рынок, а не базар". И дальше ситуация развивалась похожим образом. В словах о "завлабах" (в 1812 году они назывались "немцами") — "им дали порулить, а теперь всю страну трясет" — общество услышало то, что значительная его часть желала услышать. Затем последовало примерно такое же руление и трясение (в 1812 году — такое же отступление).
Как пишет историк, "Кутузов знал, конечно, что Барклай прав, что Наполеона погубят (если вообще что-нибудь его погубит) отдаленность от базы, невозможность длительной войны. ...Но еще более точно Кутузов знал, что отдать Москву без генеральной битвы не позволят и ему, несмотря на его русскую фамилию. И он решил дать эту битву, ненужную, по его глубочайшему убеждению. Излишняя стратегически, она была неизбежна морально и политически". Сделанная на Бородинском поле уступка общественному мнению обошлась в половину русской армии, но дала политическую возможность продолжить кунктаторскую тактику Барклая. Тем, кто справедливо отмечает, что 1993-1994 гг. во многом были топтанием на месте, бесцельно растрачивавшим и без того тающий преобразовательный потенциал, пример Бородина показывает, что глубоко демократические решения обходятся достаточно дорого.
Менее дорогостоящим, но не менее ценимым, чем демократизм, свойством политика является способность изъясняться крылатыми словами. При вступлении в премьерскую должность Черномырдин счел нужным сообщить, что он наделен даром кратко и сильно выражаться. Демократы сетовали, что краткое время культурного правительства прошло и к власти опять приходят неистовые матерщинники. Широко известен за эти годы стал только один случай, когда премьер воспользовался отборным матом — и по иронии судьбы демократы никак не могут его в этом упрекнуть. В ночь с 3 на 4 октября 1993 года, когда Грачев жался и кряхтел, премьер посредством названного средства убеждения потребовал от него танков — и получил их. В прочих же случаях Черномырдин изъяснялся цензурно, обессмертив себя двумя крылатыми фразами: "Хотелось как лучше, а получилось как всегда" и "А то мы все корячимся, как негры". Законченность образу склонного к самоиронии хозяйственника-философа придала исполненная благодушного смеха встреча Черномырдина-премьера с Черномырдиным-куклой. В стране, где политиков, способных явить по отношению к себе слабейший проблеск юмора, можно перечесть по пальцам одной руки, нельзя было найти более уместного политического хода.
В итоге премьеру удалось достичь редкостного эффекта адекватности. Решительно чуждый излишнего интеллектуализма, вредного для политика вообще, а для российской — в особенности, Черномырдин в то же время сумел избежать тех порождающих болезненное чувство стыда ситуаций, когда непонятно, кого же лидер держит за дурака — то ли себя, то ли слушателей, то ли всех.
В соответствии с принципом служилого дворянства "на службу не напрашивайся, от службы не отпрашивайся" премьер не слишком злоупотреблял эффектными волевыми жестами — однако и не избегал их в случае очевидной надобности. Оценив вечером 3 октября действия красногвардейцев словами "Это же звери!", именно премьер провел вышеописанную беседу с Грачевым, выступил ночью по ТВ и держал под контролем капитуляцию Белого дома. Та же способность действовать проявилась и летом 1995 года при переговорах с Басаевым — можно подвергать сомнению итоги переговоров и даже саму их уместность, но нельзя отрицать, что в той ситуации премьер оказался единственным человеком, взявшим на себя — здесь и сейчас — ответственность за ситуацию.
Российские начальники, по крылатой самоаттестации мэра Лужкова, "любят решать вопросы". Гораздо меньше наблюдается не то что любви, но даже хотя бы готовности нести публичную ответственность за принятые решения. Таковая готовность, демонстрируемая премьером в критические моменты, позволяет понять, почему на Западе он рассматривается в качестве оптимального престолонаследника: устав от российского византинизма, Запад готов приветствовать самомалейшее проявление политической ответственности.
Несколько менее готовы приветствовать Черномырдина в высших российских сферах. Разговоры об отставке премьера, аргументируемые по принципу "хорошо бы снять, потому что надо снимать", регулярно возникают с лета 1994 года, слухи на тему Лобов--Скоков--Сосковец запускаются с не меньшей регулярностью. Впрочем, примечательнее всего устойчивое употребление условной конструкции в двух официальных высказываниях о возможности дальнейшего черномырдинского служения. Сам премьер обещает служить "пока я есть, пока есть возможность", посовещавшиеся президентские помощники сообщают, что "пока нет речи об отставке правительства". Слово "пока" педалируется в случаях, когда речь идет об уже решенном, но по каким-либо причинам откладываемом деле.
Людям, готовым внимать доводу об "исчерпанности" Черномырдина и необходимости придания правительственной политике новой динамики, следует учитывать, что довод этот совершенно универсален и даже вечен. Не надо думать, что, например, в начале века сходные вопросы решались посредством пошлых интриг Щегловитова, Сухомлинова, Курлова, Вырубовой и Александры Федоровны, а время глубоких аналитических оценок настало только сейчас. При назначении в 1911 г. Коковцова премьером на место убитого Столыпина императрица, как истый эксперт, говорила об исчерпанности покойника: "Он уже окончил свою роль и должен был стушеваться". При отставке в 1914 году самого Коковцова император, как глубокий знаток промышленной политики, указывал, что хозяйственный подъем требует прихода в правительство новых сил — отчего и назначил новым премьером восьмидесятилетнего рамолика Горемыкина.
Поймем и аналитиков: в ситуации, когда надо что-то говорить, а о главном говорить не с руки, "исчерпанность" и "новые подходы" — бесценные по своей универсальности сюжеты. Впрочем, другой, много лучше проясняющий суть событий сюжет не менее универсален. В XX веке в России два раза гибла великая империя, но после самых отчаянных катаклизмов снова и снова исполнительная власть оказывалась двуликим Янусом: двор и совет министров до 1917 года, ЦК КПСС и Совмин при коммунистах, администрация президента РФ и Совмин после коммунистов. Даже на уровне личностей коллизия "генсек ликует — премьер тоскует" поражает повторяемостью: Николай II, довольный тем, какими прекрасными людьми он окружен, — и желчный Витте; гедонистический Брежнев — и вечно хмурый Косыгин; бодрый (периодически) Ельцин — и охлажденный Черномырдин.
При том, что непосредственная ответственность премьера перед царем должна была бы возродить первоначальный смысл слова — ведь "премьер-министр" есть "первый слуга", — в действительности нормальное служение никак не налаживается. То (реже) премьер нестесненно насилует волю царя, то (чаще) царь столь же нестесненно поступает с премьером, показывая, что первых слуг у него чрезвычайно много: Хвостов, Сосковец, Лобов, Щегловитов, Коржаков, Фредерикс etc. Если при коммунистах прелести ситуации отчасти смягчались партийной дисциплиной, то при последнем императоре и первом президенте хаос усугубляется тем, что премьер оказывается зажат между Думой и двором. "Семейственной любви и нежной дружбы ради/Люблю тебя, мой друг, и спереди, и сзади", — писал А. С. Пушкин.
Природа бедствий премьера в том, что никакая власть, кроме совсем уж безумной, не обходится без механизма согласования общественных (и частных) интересов. В принципе, этим должен заниматься парламент, и в некоторых странах даже и занимается — но не в России. Когда формально представительное собрание посвящает свое время Бог знает чему, но только не реальным задачам текущей политики, данная функция остается за другими институтами. В странах с (квази)монархическим устройством этим занимаются при дворе, который начинает шпынять премьера не хуже, чем отъявленно демократический парламент. Легче всего осудить кремлевские (вар. царскосельские) обычаи, но беда в том, что хотя и отвратительно, и с огромным количеством искажений придворная камарилья все же осуществляет необходимую в обществе обратную связь — тогда как призванный к тому парламент осуществляет ее еще хуже.
Хотя бы и самый демократически настроенный премьер вынужден взаимодействовать с той структурой, где проблемы согласования интересов как-то решаются, то есть с двором. Трудно представить, что взаимодействие с таким партнером, всегда готовым сожрать премьера при малейших признаках его укрепления, кому-нибудь может доставить большое удовольствие. Но при отсутствии ответственного парламента, способного сформировать ответственное правительство или по крайней мере быть опорой в самостояньи премьера, выбирать не приходится. Многие премьеры Николая II пытались найти в Думе союзника при действиях против двора и заложить тем самым основы более последовательной и предсказуемой политики, однако принципиальная оппозиционность, чтобы не сказать революционность, русского парламента парализовывала эти попытки. Пятая и тем более ожидаемая после 17 декабря Шестая Думы грозят решительно отнять у предшествующих законодательных собраний почетное переходящее звание "думы народного гнева", предсказуемым результатом чего окажется печальное для любого правительства усиление активности придворных партий — этого невольного суррогата отсутствующих в России нормальных политических партий.
МАКСИМ СОКОЛОВ
------------------------------------------------------
Николай Байбаков, председатель Госплана СССР с 1965 г. по 1985 г.
Без преувеличений его можно назвать если не газовым королем, то газовым отцом России.
Исходя из моего представления о политике — Черномырдин, конечно, не политик, а хозяйственник, мужик он крепкий и по-человечески очень обаятельный, и я очень удивился, когда он полез в политику. Прежняя декларируемая его отстраненность от политики мне была более понятной, а для него — более органичной.
Но что-то не так в нашей стране — производство падает, безработица растет, дефицит бюджета астрономичен, а у премьера с президентом на встречах по вторникам все гладко и хорошо, что-то обсудили и никаких проблем. Это странно.
Конечно, своя позиция у Черномырдина есть — это видно, и видно, как ему не просто приходится, на него давят со всех сторон, как теперь принято говорить — и слева и справа. И сверху тоже. Иначе не были бы эти встречи с президентом столь гладкими.
Иван Силаев, Председатель совета министров РСФСР с 1990 г. по 1991 г.
Когда мы работали в качестве смежников, я курировал вопросы машиностроения, а он выступал заказчиком от министерства строительства газовых магистралей, — так вот он всегда понимал, что мы хотим как лучше, а уж как получится... Он очень конструктивен, и этим разительно отличался от остальных министров. Большинство из них себе позволяли резкие высказывания, истерические нотки, а он — никогда. Сейчас мне трудно судить, как он изменился в общении, став премьером, хотя одна новая черта, по-моему, появилась. Однажды его спросили о конкурентах и он ответил что-то типа:"Где они? Я их не вижу". Это неуважение к людям оказалось для меня новым. Наверно, это чисто политическое качество, которое бывает свойственно всем политикам. Что касается известного русского порока, то он у него отсутствовал — насколько я помню, у него было серьезное заболевание то ли печени, то ли желчного пузыря. После операции в 1988 году, когда мы все за него очень волновались, он не пил вообще, впрочем, это видно и сейчас.
Владимир Лопухин, министр топлива и энергетики РФ с 1991 г. по 1992 г.
Самое яркое впечатление, которое произвел на меня этот человек, можно выразить одним словом — уважение. При знакомстве с ним все отмечают, что им пришлось столкнуться с человеком, который имеет собственное мнение и будет его отстаивать. Премьер, представленный в "Куклах", неадекватен реальному, не схвачена его суть — человек от земли, которого я бы охарактеризовал как" конкретный", кстати и юмор у него столь же конкретен, хотя некоторым он показался бы специфическим.
Николай Рыжков, председатель Совета Министров СССР с 1985 г. по 1990 г.:
Черномырдин работал министром в правительстве до 1989 года. После объединения нефтяного и газового министерств (Черномырдин против этого возражал) он предложил мне создать государственный концерн "Газпром". Я согласился, и Черномырдин был назначен его руководителем. Тогда мы встречались чаще — больше вопросов приходилось решать.
Однако любопытно, что ничего особенного о нем вспомнить я не могу. Особенность его в том, что он ничем не выделялся, всегда держался в тени, придерживался своих административно-хозяйственных вопросов. Я не слышал от него ни политических высказываний, ни общих рассуждений.
Сейчас он другой. Более раскован, появилась и некая яркость. Однако она не природная, а сделанная имиджмейкером. Тем более что речь его и построение фраз остались прежними.
Каждый премьер должен иметь свое лицо. И оставить свой след. Черномырдин его не оставит, так как он идет не своим путем. Я уверен, что он должен сам это понимать как человек, знающий жизнь. Но изменить почему-то ничего не может.