Времена, когда пролетарии всех стран 1 мая соединялись для борьбы за лучшую жизнь, остались далеко позади. Ведь формы и методы, с помощью которых в цивилизованных странах принято мирно отстаивать свои права, давно известны и закреплены законодательно. Но вот на отечественной почве западная культура протеста так и не прижилась. Да и любое начальствующее лицо на Руси всегда воспринимало недовольство нижестоящих как личное оскорбление. Поэтому народ долго и жестоко отучали даже жаловаться на свое тяжелое положение. Доведенные до последней черты крестьяне отвечали на притеснения бунтами, а забастовки рабочих перерастали в погромы фабрик и заводов, принимая подчас масштабы общенациональной катастрофы.
Трудная дворянская вольница
Когда в 1950-х годах восточные немцы, уставшие от тягот жизни в первом германском социалистическом государстве, начали толпами уходить и уезжать в ФРГ, во всем западном мире их массовый побег восприняли как некую новую и абсолютно необычную форму протеста. Однако русские крестьяне использовали "голосование ногами" против невыносимых условий жизни за много веков до немцев, с тех пор как сильные мира сего стали мало-помалу лишать их права на землю.
Процесс изъятия главной собственности земледельцев начинался в XIV веке, как водится, с предложения взаимовыгодного сотрудничества. Князь предлагал крестьянам защиту своей дружины от набегов разнообразных разбойников за сравнительно небольшую толику их урожаев, на что общины чаще всего соглашались. Да и выбора, по сути, не было: откажешься — и тут же станешь объектом набегов несостоявшегося благодетеля.
Еще некоторое время спустя князь предлагал темным крестьянам прекратить прения о хозяйственных и иных проблемах и передавать их на княжеский суд. Крестьяне при этом, правда, кроме справедливых приговоров получали и штрафы в пользу князя, платить которые приходилось иногда до полного разорения.
Затем наступал самый важный этап закабаления крестьян — введение налоговой системы. Людям объясняли, что на те или иные нужды — военный поход, содержание войска и прочие срочные надобности — требуются не хлеба и рыбы, а звонкая монета. И с каждого дыма нужно внести установленную князем сумму. Естественно, недовольные поборами требовали справедливости. Справедливость восстанавливалась в суде, а суд был княжеским — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Конечно, недовольные могли "проголосовать ногами" и уйти с захваченных князем земель на север или на восток, в леса. Но для вырубки леса, корчевания пней, строительства новых домов требовалось много сил и людей, и лишь большие и крепкие семьи с достаточным числом рабочих рук могли позволить себе переселение в новые края. К тому же дани и повинности разверстывались на всю общину, так что после бегства соседей оставшимся крестьянам приходилось больше платить. Или же сниматься с насиженных мест и отправляться на поиски счастливой жизни всей деревней.
Казалось бы, все жители Руси раз в несколько лет должны были уходить куда глаза глядят. Но, как отмечали историки, массовому брожению крестьян мешали не только суровый климат и тяготы освоения новых земель, но и лень князей и вотчинников — владельцев земель, пожалованных князьями в вечное пользование. Они предпочитали сдавать землю в аренду крестьянам на оговоренный срок по твердым ставкам, чтобы получать гарантированный доход. При этом и владелец вотчины, и крестьянин при досрочном расторжении договора платили пострадавшей стороне неустойку. Так что в результате складывались действительно взаимовыгодные отношения, нарушавшиеся только поползновениями собственников-соседей, которые переманивали лучших крестьян еще более выгодными предложениями и выплачивали за них все неустойки.
Беда заключалась лишь в том, что выплаченные деньги нередко превращались в долг новому землевладельцу, который следовало вернуть или отработать. Ко всему прочему на Руси регулярно случались неурожаи, во время которых князья и вотчинники снабжали своих крестьян житом под запись, с отдачей с процентами из следующего урожая. Но неурожаи порой длились годами, и должник становился несостоятельным и из вольного крестьянина превращался в кабального, без права оставления своего владельца. Причем жаловаться, как обычно, было и некому, и незачем: кабальные записи подтверждали правоту землевладельца, так что суд мог принести крестьянину только дополнительные неприятности.
Однако вотчинники, как отмечали историки, оказались сущими ангелами по сравнению с помещиками, появившимися повсеместно в Московском государстве в XVI-XVII веках. Эти военные и чиновные люди получали землю за службу ("испомещались") и исключительно на время службы, так что старались взять от поместий все, что только можно, нагружая крестьян не только арендными выплатами, но и работой на своих собственных землях, в своем доме. Собственного капитала у помещиков, как правило, не водилось, так что любой отказ крестьян от работы наносил урон их скромному бюджету. А любая жалоба князю могла использоваться им как повод для передачи земли другому, более достойному помещику. Поэтому помещики притесняли склонных к склочности крестьян всеми способами.
Именно тогда и началось массовое бегство крестьян не только на Дон, с которого не было выдачи беглых, но и в Сибирь, и за южные рубежи. Но чаще всего крестьяне бежали на монастырские земли. Немногие сохранившиеся документы того времени свидетельствуют о том, что государи московские получали массу жалоб помещиков на монастыри, не возвращающие их беглых людей. А также на вотчинников, продолжавших сманивать у небогатых соседей лучших крестьян.
В свою очередь, великим князьям приходилось лавировать между набиравшим силу служилым дворянством, богатыми и влиятельными боярами и духовенством, заинтересованным в укреплении монастырей. Время от времени устанавливался срок оседлости для беглых на монастырских землях. Если крестьянин прожил там, к примеру, более пяти лет, то прежний владелец терял все права на него. Однако недовольные дворяне продолжали лоббировать свои интересы и срок оседлости повышали до десяти лет. В некоторые периоды, когда нужда в опытных воинах-помещиках оказывалась особенно острой, им давали бессрочные права на поимку и возвращение беглецов. А когда военная надобность ослабевала, государи шли на уступки монастырям. Постепенно традиционный переход крестьян в Юрьев день к новому землевладельцу ограничивали все новыми условиями. К примеру, при Борисе Годунове ежегодно разрешали покинуть поместье лишь двум крестьянским семьям, и перейти они могли только к помещику, а не к вотчиннику и только если помещики между собой договорятся.
Мало-помалу сложились стереотипы поведения землевладельцев и крестьян, просуществовавшие века и сменившие носителей, но не исчезнувшие и поныне. Люди властительные рассматривали любое недовольство снизу не как повод для реформ, а как личное оскорбление, на которое отвечали ужесточением наказаний. А подневольные люди, лишенные надежд на перемены к лучшему, начинали бунт, по беспощадности и бессмысленности не имевший аналогов в мире.
Крестьянское движение в Бездне
Все русские бунты происходили примерно по одной и той же схеме. Доведенное до полного отчаяния население отказывалось повиноваться, и против него высылалась военная сила, уничтожавшая мятежников. Разница состояла лишь в том, сколько людей и какую территорию охватывал бунт и как скоро войска разбивали мятежников и казнили их вожаков. В 1670 году бунт Стеньки Разина, к примеру, охватил едва ли не всю страну — к нему присоединялись не только недовольные крестьяне и посадские люди из городов, но и регулярные воинские команды, в которых стрельцам годами не платили жалованья. Однако куда чаще случались локальные бунты, в которых участвовала одна или несколько деревень. И всероссийские восстания, и деревенские бунты подавлялись одинаково жестоко. Причем если иногда даже офицеры, командовавшие карательными отрядами, позволяли себе сомнения в правильности казней, то императоры и императрицы всегда твердо требовали подавлять любое, даже справедливое, недовольство крестьян. Так, императрица Елизавета Петровна примерно наказала крестьян, восставших против известного горнозаводчика Демидова.
"Когда в 1752 году вспыхнуло среди заводских крестьян Демидова движение,— писал профессор В. Пичета,— то восстание объяснялось нежеланием крестьян, раньше бывших собственностью кн. Репнина, очутиться во власти Демидова, известного как мучителя. Сначала крестьян пытались успокоить сообщением, что они "приписаны" к собственной ее императорского величества вотчине, но когда крестьяне убедились в обмане, они отказались идти на работу и все вооружились, не исключая даже женщин и девушек. Посланная военная команда была разбита восставшими. Когда послали на смену другой отряд, крестьяне ему говорили: "Мы ее императорскому величеству не противимся, да смерть себе от Демидова видим и в руки к нему не пойдем". Крестьян стали расстреливать, но все-таки они не сдавались. Несмотря на все убеждения начальника отряда, крестьяне стояли на своем и не желали работать у Демидова. Начальник же отряда не нашел возможным сражаться с весьма ожесточенной толпой и отступил, но предварительно зажег несколько домов да захватил в плен около 200 крестьян. На место ушедшего отряда был послан новый эшелон с более энергичным командиром, применившим по отношению к крестьянам военную силу. Движение, конечно, было подавлено, и его руководители попали в Сибирь на самые тяжелые работы, на заводах Демидова".
Правда, Елизавета Петровна назначила расследование по заявленным крестьянами фактам демидовских мучительств. Но проходило оно формально, а у горнопромышленника хватало средств, чтобы заинтересовать проверяющих в правильном исходе расследования. Так что обвинения не подтвердились.
В последующие годы — и до и после Пугачевского восстания — в России происходили тысячи крестьянских бунтов.
"В 1840 году,— писал историк Б. Веселовский,— крестьяне графа Борха в Витебской губернии не пожелали оставаться крепостными и отказались повиноваться помещику. Вооружившись кольями и вилами, они оказали сопротивление солдатам, пришедшим их усмирять. При этом было убито 21 и ранено 24 крестьянина. Кроме того, 11 человек были сосланы в Сибирь на поселение. Вообще, военную силу правительство посылало всегда, когда крестьяне оказывали малейшее неповиновение. Всего в царствование Николая I было 556 крупных волнений крестьян против помещиков. Более всего волнений было, конечно, там, где крестьянам жилось хуже, это в следующих губерниях: в Костромской, Московской, Тверской, Смоленской, Киевской, Тамбовской, Черниговской, Саратовской и Воронежской. Кроме таких волнений, когда целые деревни отказывались повиноваться помещику, было немало случаев, когда какой-нибудь крестьянин или несколько, не желая сносить рабства, переставали подчиняться помещичьему произволу. С ними помещики совсем уже не стеснялись и, пользуясь своим правом без суда ссылать крепостных в Сибирь, отправляли в ссылку. Таких непокорных было сослано по воле помещиков в Сибирь с 1827 по 1846 год 6886 человек".
Однако чем жестче реагировали власти на крестьянский протест, тем страшнее отвечали им крестьяне.
"Крестьяне,— свидетельствовал Веселовский,— порой жестоко расправлялись со своими господами: они поджигали их усадьбы, многих помещиков и управляющих убивали, а еще больше — секли розгами. Один помещик, Ю. Самарин, писал тогда, что "по частным, но достоверным сведениям, в последние годы в некоторых подмосковных губерниях крестьяне стали довольно часто подвергать своих помещиков телесным наказаниям, чего прежде не бывало". Например, в 1841 году в Московской губернии крестьяне высекли помещика Смирнова, потребовав у него под клятвой отпуска на волю. В 1843 году крестьяне высекли помещика Шлихтинга, заставив его дать подписку об отпуске их всех на волю. В 1850 году крепостными был высечен один высший придворный чиновник, и когда царь узнал об этом, он был уволен как опозоренный человек".
Казалось бы, все проблемы решались путем отмены крепостного права, но и после освобождения крестьян возникало множество волнений, связанных с разделом земли между крестьянскими обществами и помещиками. А главная проблема заключалась в том, что реформа оказалась совсем не такой, какой хотело крестьянство. И царь-освободитель Александр II приказывал подавлять все мятежи с прежней твердостью.
"Из крестьянских волнений,— писал профессор Пичета,— наибольшее впечатление произвели на современников волнения в Казанской губернии, в селе Бездне. По получении Положения (об освобождении крестьян.— "Деньги") в деревнях Спасского уезда крестьяне обнаружили желание познакомиться с ним поближе. С этой целью они обратились к помещикам и местному духовенству, а также и местным властям. Толкование последних, конечно, не понравилось крестьянской массе, разумевшей под освобождением от крепостной зависимости совершенное прекращение обязательных отношений к помещикам. Тогда крестьяне стали разыскивать иных толкователей. Антон Петров, по отзыву официальных лиц, был всеми уважаем за свой характер и свой образ жизни. Будучи грамотным, более умственно развитым в сравнении с односельчанами, он пользовался среди последних большим авторитетом. Толкуя по-своему Положение, Петров говорил крестьянам, "чтобы они не слушали помещиков и начальников, приказывал крестьянам не ходить на барщину, не платить оброка, не давать подвод, даже не препятствовать, когда крестьяне увидят, что другие будут брать из барских амбаров хлеб, если вода разломает мельницу, то не исправлять самим, от помещиков ничего не брать". Кроме того, он толковал, что вся земля принадлежит крестьянам, а помещику остается только одна треть. Разъяснивши так Положение жителям деревни Волховской, которые к нему обратились за толкованием, Петров вместе с ними отправился в с. Бездну, где потребовал от священника присяги в том, что крестьяне свободны. Священник, конечно, отказался. Тогда Петров стал призывать к открытому неповиновению. Дворяне требовали суровых мер по отношению к возмутившимся крестьянам, везде относившимся весьма корректно к собственно-дворянскому имуществу и к личности своих помещиков. Навстречу дворянскому настроению пошел генерал-майор гр. Апраксин, присланный из столицы для водворения порядка в случае возможных волнений. Апраксин усмирял движение неумело и грубо. Крестьяне вели себя спокойно и только кричали в ответ на убеждения властей: "Воля, воля". Однако Апраксин не пожелал действовать убеждением и потребовал присылки к себе военной помощи. Собрав около 240 солдат, Апраксин двинулся на Бездну, где количество лиц, принявших толкование Положения Петровым, все увеличивалось и увеличивалось. Сначала Апраксин хотел через адъютантов и священника воздействовать убеждением, но их убеждения не оказали на крестьян никакого действия. Затем было предложено выдать Петрова и разойтись по домам, на что со стороны крестьян также последовал отрицательный ответ, тогда усмиритель отдал приказ стрелять по безоружной толпе, в результате чего вся улица была усеяна убитыми и ранеными. Убитых оказалось 71, а раненых — 155. Кроме того, многие убитые и раненые были вынесены из толпы и отправлены по деревням".
Сам Петров, по одной версии, был арестован и отправлен в тюрьму, по другой — сразу же после поимки расстрелян.
Гранаты — рабочим
В ходе начавшегося после освобождения крестьян промышленного подъема можно было ожидать смягчения нравов и перехода к более цивилизованным формам разрешения споров. Однако нравы дореформенных русских промышленников мало отличались от дворянских. В начале XIX века большая часть отечественной промышленности именовалась посессионной. Купцу, открывшему производство, "спускали" ассортимент производимой продукции и ее годовой выпуск, которые он не имел права изменять. Взамен на полную лояльность казне ему разрешалось обзаводиться крепостными рабочими. Но это право порождало еще и неприятную обязанность — состарившихся и травмированных рабочих приходилось содержать до конца их жизни. В 1840 году промышленники пролоббировали закон, отменяющий посессионную систему, включая заботу о престарелых и инвалидах, и начали выставлять их на улицу, предлагая записываться в мещане или селиться на государственных землях без средств к существованию, что означало верную смерть.
Абсолютно так же, как и дворяне, реагировали промышленники и на жалобы и протесты: немедленно возникала личная обида, а первой же реакцией был вызов полиции и войск. Разница заключалась лишь в том, что в последней четверти XIX века в Российской империи стали считаться с общественным мнением западных стран и в рабочих старались лишний раз не стрелять. Но во всем остальном борьба с недовольством шла по наезженной колее.
"В марте 1878 г.,— описывал русский публицист И. Биск одну из первых забастовок в России,— на большой петербургской фабрике "Новой Бумагопрядильне", где работало свыше 2000 человек, забастовали рабочие. Длинный рабочий день и низкая заработная плата, штрафы и браковка, всякие прижимки и притеснения мастеров делали далеко не сладкой жизнь этих "серых", недавно пришедших из деревни в столицу рабочих. А когда фабричная администрация вывесила новые правила, которые оказались еще тяжелее старых, когда она сбавила вдобавок поштучную плату, чаша терпения рабочих переполнилась, и они забастовали, чтобы заставить хозяев отменить новые правила и расценки. Стачечники были глубоко уверены, что дело их правое, и в простоте душевной считали, что начальство должно заступиться и не дать их в обиду богатым владельцам фабрики. Снарядили ходоков к полицейскому приставу и, действительно, как будто не ошиблись: пристав ласково принял их и обещал переговорить с управляющими. Прошло несколько дней, а управляющий не сдавался. Сообразив, что тут дело нечисто, стачечники решили обратиться к высшему начальству и пошли к градоначальнику, но и здесь ничего не добились. Оставалось обратиться еще выше, и вот заговорили о том, чтобы идти искать себе управы у самого наследника престола. Составлено было прошение наследнику, и толпа рабочих понесла его к Аничкову дворцу. Но прошло несколько дней, а наследник не давал никакого ответа. Полиция, оставившая было рабочих в покое, снова и с удвоенным усердием взялась за них. За угрозами посыпались и прямые насилия. В квартиры, где жили артели рабочих, врывались отряды полиции, и городовые насильно тащили стачечников на фабрику. Не хотевших подчиняться волокли в часть, а оттуда — в пересыльную тюрьму и отправляли по этапу на родину. Вся местность вокруг фабрики была запружена казаками и жандармами, разъезжавшими по улицам, чтобы нагнать страху на рабочих и убедить их в бесполезности всякого сопротивления. Сила победила. Приведенные за шиворот на фабрику рабочие склонились перед угрозой казацкой плети и полицейского кулака и стали за свои станки, подчинившись ненавистным новым правилам".
Однако чем дальше от столицы происходили забастовки, тем менее щепетильными были власти. В том же 1878 году в Юзовке (ныне Донецк), где рабочие потребовали регулярной выплаты заработка, против них направили войска. А в 1884 году массовые аресты прошли среди рабочих текстильной фабрики Саввы Морозова, где забастовало 8 тыс. человек. Богобоязненный владелец, как говорили рабочие, не боясь греха, на протяжении двух лет пять раз снижал расценки на работу. А штрафовал так, что из каждого заработанного рубля 25 коп. уходило на штрафы. Договариваться с рабочими об изменении условий труда один из богатейших людей страны не стал, а просто сообщил властям, что забастовку организовали социалисты. Зачинщиков арестовали, а остальных рабочих прикладами загнали на фабрику.
Вряд ли поэтому стоило удивляться тому, что многие забастовки со временем стали превращаться в более привычные для недавних крестьян бунты с погромами фабрик и насилием над их владельцами и управляющими. Среди разгромленных забастовщиками предприятий были и морозовские фабрики, и один из кузнецовских фарфоровых заводов.
Нельзя сказать, что правительство ничего не предпринимало для улучшения ситуации. Несколько раз принималось и дорабатывалось фабричное законодательство. Однако, как водится, строгость законов компенсировалась необязательностью их исполнения. За выполнением правил обязаны были следить специально созданные фабричные инспекции. Но, по отзывам современников, только полицейские могли соревноваться с фабричными инспекторами в коррумпированности. Ни одно из положений законов, будь то медицинское обслуживание рабочих или продолжительность рабочего дня, не исполнялось. Так что не было ничего странного в том, что после начала первых забастовок в 1905 году они вдруг приняли массовый характер и фактически парализовали страну.
"Вся экономическая деятельность остановилась,— сетовала газета "Новое время".— Но остановилась не так, как это рассказано в известной сказке о Спящей Царевне, а с глубоким потрясением всего хозяйственного организма огромной страны! Города остались без продовольствия, фабрики — без топлива и материалов, купцы — без товаров, голодающие крестьяне — без закупленного для них хлеба, банки — с просроченными векселями и т. д. В то же самое время колоссальный народный капитал в виде рельсовой сети, стоящей свыше пяти миллиардов рублей, остался без действия, не переставая, однако, требовать расходов на проценты по соответствующим займам... и даже на содержание огромной армии железнодорожных служащих — свыше 300 тыс. человек".
Для прекращения забастовочного движения применялись самые разные методы — от посылки войск на усмирение недовольных до попыток убедить людей вернуться на рабочие места. В газетах, к примеру, печатали следующие тексты:
"По вычислению министерства торговли и промышленности, забастовка текущего года легла тяжелым гнетом на бюджет русских фабрично-заводских рабочих. Подсчет еще не закончен, да и едва ли может дать вполне точные цифры. Однако уже и теперь можно отметить, что если принять за основание расчета цифру потерянных за время забастовок дней и средний размер получаемого рабочими заработка, то по одной только С.-Петербургской губернии рабочими уже до последней текущей забастовки недополучено около 4 736 000 рублей. По Московской губернии потеря заработка рабочих определилась при средней поденной плате в 90 коп. в два с лишком миллиона рублей".
К агитации против забастовок призвали и самых авторитетных священнослужителей страны, среди которых был и о. Иоанн Кронштадтский. В его широко распространявшемся поучении о забастовщиках и смутьянах говорилось:
"Наши именуемые ученые не верят в воскрешение мертвых и бессмертие души человеческой, в праведное всем воздаяние, в вечное блаженство праведных и в вечную муку грешников нераскаянных — и оттого сбились совершенно с жизненной, разумной божественной основы и стали не разумными, а безумными, делающими совершенно безумные дела: прониклись ненавистью к вере, к христианскому благочестию, к истине и правде, ко всему святому, честному и похвальному; провозгласили дикую свободу своим бессмысленным страстям, объявили войну начальству и всякому общественному порядку, предались неповиновению, всякому бесчинству".
Однако куда любопытнее оказались распространявшиеся тогда же Обществом заводчиков и фабрикантов рекомендации по борьбе с забастовками. В них содержались советы о том, как застраховаться от забастовок, как использовать силу законов против стачечников и правильно работать с полицией. В обширном труде не было только одного — совета прислушаться к своим работникам и договориться о взаимоприемлемых условиях работы. И именно эта непреклонная позиция не в последнюю очередь способствовала победе большевиков в 1917 году.
Но самое замечательное заключалось в том, что сами радетели за дело пролетариата, как только оказались в роли начальствующих, стали действовать в полном соответствии с исторически сложившимся стереотипом. Всякое недовольство рабочих стали воспринимать как выпад против советской власти и руководителей страны. Большевики категорически не хотели ни о чем договариваться с представителями класса-гегемона. В начале 1920-х, например, случилась очень характерная история. Профсоюз московских печатников не только не соглашался на условия труда, предлагавшиеся государственными типографиями, но и сообщил о разногласиях приехавшей в Москву английской профсоюзной делегации. После отъезда англичан власти решили наказать непокорных вождей печатников и отправили отряд чекистов для их ареста. А когда печатники заперлись в своем здании, их просто забросали гранатами.