В Берлине открылся 45-й Берлинский фестиваль под общим названием "Москва--Берлин\Берлин--Москва. 1900-1950" (Moskau--Berlin\Berlin--Moskau. 1900-1950). Одно из главных событий программы — выставка, давшая название всему мероприятию, которая в воскресенье откроется для публики в Мартин-Гропиус-Бау (Martin-Gropius-Bau) и продлится до 7 января. Сама идея рассмотреть связь-столкновение двух столиц, столь трагически разворачивавшуюся на протяжении первой половины XX века, необычайно интересна.
Выставка "Москва--Берлин" — третья по счету среди громадных выставок, связывающих европейские города. Первая была "Париж--Москва", вторая — "Париж--Берлин". В этой триаде с легкостью прочитываются и расстановка сил, и те проблемы, что мучают современную Европу. Самой безобидной была выставка "Москва--Париж". Слава Богу, она освещала события весьма далекие от 1812 года, никто не вспоминал ни пожар Москвы, ни казаков в Париже. Она была явлением чистого искусства, что несколько пугало советский официоз, да и большинству русских художников, представленных на этой выставке, сильно не повезло при социализме. Зато свидетельствовала она и о том, что Париж всегда был мил Москве, а Москва — Парижу.
Сложнее было с выставкой "Берлин--Париж", тем более что происходила она в те времена, когда на карте Европы было два Берлина. Доведя даты событий, показанных на выставке, только до 30-х годов, обе стороны счастливо избежали отношений Парижа и Берлина во время фашизма, сконцентрировавшись на Ecole de Paris и разнузданно-удалой жизни Берлина и Парижа, известной нам по романам Миллера и Деблина. Устройство такой выставки свидетельствовало о том, что Париж готов все забыть Берлину и простить его, так как он сам много выстрадал.
Сегодняшнее празднество "Берлин--Москва" имеет особые оттенки, оно тесно перемешано не только с культурой, но с политикой и экономикой. Париж — центр латинского мира — на определенное время занял место столицы мира. Сегодня это место Парижем утеряно, даже в Европе его положение довольно шатко, и в культуре так же как и во всех остальных областях. Протянуть руку далекой и тогда чуждой Москве было для Парижа во многом актом самоутверждения. Завязывание отношений с Берлином было политической манифестацией перед долгожданным единством Европы и в то же время моментом уточнения status quo, так как на тот момент Западный Берлин уже претендовал на главенство в европейской жизни. Берлин же, центр объединенного варварства со времен Древнего Рима, пугает латинян. Сегодня радостное братание центра варварства германского с варварством славянским способно, должно быть, навевать ужас на латинян.
Вплоть до конца первой мировой войны трудно представить себе города более разные, чем Берлин и Москва. Берлин, сформировавшийся как официальная прусская столица при Фридрихе Великом и затем разросшийся до столицы кайзеровской империи, подобно спруту, повисшему над столь культурно разнородной страной, как Германия, имеет с Москвой столь же много различий, как Петербург, и столь же чужд ей, как близок Петербургу.
Москва, живая, теплая, чуждая урбанизму, состоящая из странной смеси старых усадеб с двориками, засаженными яблонями, множества церквей и церквушек, старых монастырей, включенных в черту города, и новых доходных домов и дорогих ресторанов, вообще не была похожа ни на один город, а на Берлин меньше всего. Особенной тяги к Берлину она также не испытывала. Исторически на Берлин был ориентирован двор, а следовательно, Петербург, очень похожий на старый Берлин. Москва предпочитала более человеческие германоязычные города, — Мюнхен и Вену. В Москве не нашлось художника, который бы воспел Фридриха Великого, — в отличие от Петербурга, где ему пели дифирамбы Бенуа и "Мир искусства".
Мировая война все перемешала. Во-первых, устроили революцию и там и там, выгнали кайзера и убили императора. Берлин стал столицей голодной Германии, Москва — столицей голодной России. С этого времени и начинается их неразрывная связь, так что годом отсчета надо было бы назначать не 1900-й, а 1918-й. Униженный и отверженный Берлин ищет контактов с такой же отверженной Москвой. В то же время в Берлин, как в самую близкую и самую доброжелательную к русским столицу, устремляется поток эмигрантов, устраивающих в Берлине колонию не менее влиятельную, чем в Париже. Этими двумя почти враждебными каналами и определяется взаимодействие двух столиц: почти приветственная официальная политика и озлобленный дух эмиграции.
В то же время и жизнь двух столиц становится сходной. Берлинские зарисовки Гросса или уличные сцены Дикса вполне могли бы стать картинами Москвы 1920-х годов. Смесь бывшей роскоши и полного развала характерна и для московского нэпа, и для гинденбургского Берлина. Купреяновские зарисовки очень близки Георгу Гроссу в своем типичном варианте ар деко для нищих. В те же двадцатые годы при всей той ненависти, что испытывал русский "белый" Берлин к России, левый Берлин — Гросс, Дикс, Брехт и дадаисты — очаровывался Москвой. Почти с той же регулярностью, с какой русские бежали в Берлин от коммунистов, немцы отправлялись в Москву строить коммунизм. Гросс и Брехт посетили СССР, правда, первому там мало понравилось. Москва поощряла эту любовь немецкой интеллигенции, устраивая всевозможные обменные выставки и козыряя институтом Малевича и идеями Татлина.
В тридцатые годы картина сильно изменилась. Русская колония стала спешно покидать Берлин, хуже пришлось сторонникам Рот Фронта, оказавшимся в России. Первые двинулись западнее, вторых двинули восточнее — в Сибирь, по преимуществу. Зато оба города, Москва и Берлин, стали еще больше походить друг на друга. Петербург и Берлин были имперскими столицами, но все же столицами империй более или менее человеческих. Москва и Берлин стали столицами сверхимперий, и над ними стали витать планы идеального города. Каждому можно было учиться у другого, они и учились беспрерывно.
Затем начался сорок первый год, и оба города пожелали уничтожить друг друга. Это удалось. Берлин был в развалинах, Москву стали разрушать уже с 1930-х годов. В результате сегодня опять обе столицы стали близки и похожи, на некоторых улицах Москвы сегодня чувствуешь себя почти как в Берлине. Festwochen в Берлине может служить признанием в любви и схожести, а не только следствием благодарности за разрушение Берлинской стены. И, как после 1918 года, сегодня Москва снова входит в Европу через Берлин под недоуменно-высокомерные взгляды латинян и англосаксов.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ