В сентябре один за другим открывают сезон московские театры. МХАТ им. Чехова начал с премьеры: в среду на Новой сцене состоялось первое представление спектакля "Гофман", поставленного и оформленного режиссером Николаем Скориком. Пьеса написана Виктором Розовым по книгам самого Гофмана и Жана Мистлера — автора знаменитого жизнеописания Э. Т. А.
"Гофман" — не первая попытка подчинить жизнь великого немецкого романтика законам русской драматургии. Десять лет назад Андрей Тарковский написал сценарий "Гофманиана" — напечатанный в журнале "Искусство кино", он фильмом так и не стал. С тех пор идея поставить по этой кинопьесе спектакль блуждала по театральной Москве, но безрезультатно. Нынешняя мхатовсая постановка сделана совсем на другой драматургической основе — хотя с "Гофманианой" порой поразительно, почти дословно, совпадающей.
Когда словосочетание "социалистический реализм" лишится ореола нарицательности, Виктора Розова назовут замечательным писателем-соцреалистом. Сейчас корректнее говорить о писателе-очевидце повседневности, в противоположность тому, как Булгаков говорил о себе "я писатель мистический". И независимо от намерений авторов главный интерес в новой афише МХАТ вызывало само сочетание: гениальный сюр-реалист (в изначальном значении смысле этого слова) как герой реалистической драмы.
Однако человеку, не обладающему даром Гофмана жить в обеих реальностях, но пожелавшему манипулировать ими, необходимо найти некое связующее звено. В сценарии Тарковского таковым, естественно, было зеркало. Розов предпочел куклу-двойника, но роль медиума не удалась ей вполне: куклы, населяющие спектакль, участвуют в той же игре, что и их хозяева-люди, и в том же — настоящем — времени. Хотя именно смещение временных координат для "мистических писателей", и Гофмана в том числе, значит гораздо больше, чем молниеносный перелет через пространства.
Во МХАТе же самые броские сцены связаны как раз с дорогой, преодолением расстояний. Снежинки, эффектно летящие в лицо герою (А. Панин), когда он со своим котом Мурром (В. Николаев) отправляется на представление моцартовской оперы — хотя в рассказе "Дон Жуан" был всего лишь скромный проход по гостиничным коридорам в "ложу для приезжающих #23". Или Венеция — точнее, изображенный во всех новых журналах и показанный по всем телевизорам венецианский карнавал. Здесь тоже пытаются играть в кукол, но робко: главное не двойник, а костюм и маска.
Маски на артистах Художественного театра самые обыкновенные — те, что круглый год выставлены в современных венецианских витринах. Костюмы выполнены модным московским парижанином Александром Васильевым, окончившим лет 15 назад Школу-студию МХАТ. Ныне он не только художник, активно работающий на Западе, но и коллекционер, и историк костюма, и, как сам себя называет — "пассеист", то есть поклонник прошлого. Благодаря Васильеву в новой работе МХАТ не ощущается приблизительности, часто раздражающей в "костюмных" московских спектаклях. Нет, правда, и той изобретательности, которая, хотя и редко, но искупает отсутствие достоверности. "Гофман" во МХАТе одет и выглядит как спектакль респектабельного европейского, пусть не столичного и не самого престижного, театра.
Вообще, самое приятное в этой постановке — то, что выдержан некий нестыдный уровень. Самое неприятное — неумение совладать с "другой" реальностью, ради которой вроде бы и затевалась история. Авторы, как и доктор Шпейер (A. Табачников), явно не верят, что их герой — гном или Дух земли. Но без этой веры трудно представить на сцене что-то помимо биографической иллюстрации. Которая, в конечном итоге, и возникает: за вычетом клиповых по сути конструкций ("Дон Жуан" и "Венеция") "Гофман" — это рассказ о том, как жизнь гениального, терзаемого всевозможными недугами писателя буквально разрывалась на части от самого страшного, любовного недуга. О том, что возлюбленная Юлия и жена Михаэлина в его судьбе не могут сосуществовать.
Юлия — в реальности юная Юлия Марк, бравшая у тридцатипятилетнего Гофмана уроки музыки и прекратившая их по настоянию матери, когда влюбленность учителя в ученицу стала предметом пересудов — в исполнении Ирины Апексимовой совсем не являет собой "небесный образ доброты, ангельской грации и детской чистоты", который видится наивному гению. Это красивая и очень современная женщина-вамп (нечто подобное Апексимова совсем недавно сыграла в "Лимите" Дениса Евстигнеева), которая боится упустить что-либо из попавшего в ее руки. Михаэлина (Т. Розова) — тихая, незаметная, почти бесцветная — какой и положено быть подруге гения. Вражда между ними и составляет сюжетное напряжение пьесы. Сочувствие бедному человеку, которому приходится терпеть обеих, — ее эмоциональный заряд.
Этого, конечно, мало, если припомнить авторам их же собственные амбиции. Но вполне достаточно, если знать заранее, что речь пойдет лишь об очередной театральной, к тому же почти выдержанной в жанре мелодрамы, версии "ЖЗЛ". Жанра, традиционно любимого публикой.
ЛАРИСА Ъ-ЮСИПОВА