фестиваль / кино
Первая половина Каннского фестиваля завершилась мрачным скребущим аккордом — премьерой "Антихриста" Ларса фон Триера. Показанный в "Особом взгляде" "Царь" Павла Лунгина тоже вписался в симфонию нечеловеческих ужасов. Намучился, глядя на экран, АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Что-то подобное могут вспомнить те, кто был на 50-м, юбилейном фестивале. Тогда всех шокировали "Забавные игры" Михаэля Ханеке: даже некоторые профессионалы не выдержали и провели последние десять минут картины за стаканом виски. Ханеке, Квентин Тарантино и Ларс фон Триер (участвующие, к слову, и в нынешнем каннском конкурсе) вот уже второе десятилетие приучают публику к "новому насилию" и с каждым фильмом повышают ее болевой порог.
Триер, чьи "Танцующая в темноте" и "Догвилль" были возведены в Канне в ранг шедевров, вскоре пережил жестокий кризис, снял малозначительную комедию и впал в нервную депрессию. А потом написал сценарий на двух актеров (Уиллема Дефо и Шарлотту Гензбур) о муже и жене, чей ребенок выбросился из окна, пока они занимались сексом, и о том, как они бегут от депрессии в лес. Но вместо утешения погружаются в сатанинский хаос своих страхов и в бездну разрушительной сексуальности. Мужчина выглядит при этом самонадеянным глупцом, женщина — взбесившейся ведьмой.
Вдохновляясь своим романтическим инфантилизмом и скрытой мизогинией (в дело пошло юношеское увлечение Августом Стриндбергом и Эдгаром По), Триер вряд ли думал о контексте Каннского фестиваля, где расчлененка станет лейтмотивом конкурса. Но именно "Антихрист" поставил в этом сюжете жирную точку, и фестиваль в каком-то смысле можно считать завершенным. Это не значит, что знатному датчанину обязательно дадут главный приз, скорее наоборот. На самые рискованные сцены в "Антихристе" журналистский зал реагировал нервным смехом. Публика любит хаять бывших кумиров, вспоминая, что от великого до смешного один шаг. Но Триеру в новом фильме удалось быть великим и смешным одновременно — он смеется над человечеством своим ядовитым, саркастическим смехом. Другое дело, что своим воинствующим радикализмом он рискует предельно сузить аудиторию своих поклонников. Помог ли ему самому "Антихрист" выйти из депрессии? Не похоже.
Одной из лучших шуток стал финальный титр: "Посвящается Андрею Тарковскому". Если Вим Вендерс недавно проявил бестактность, посвятив неудачную картину Ингмару (Бергману) и Микеланджело (Антониони), Триер имел для своего жеста все основания. Тарковский не раз вспоминался по ходу фильма, ибо Триер возвращается к своей ранней романтической изобразительной концепции, во многом сформировавшейся под влиянием русского режиссера.
О Тарковском напоминал и "Царь" Павла Лунгина (иконами Андрея Рублева), но еще больше — об Эйзенштейне. Если Триер — это европейский экстрим, то Лунгин — экстрим азиатский. Его киноверсия судьбы Ивана Грозного балансирует между постановочным эпосом и камерной драмой. От первого — грубоватые массовки и изобретательные сцены казней и пыток. Эффект усиливает интеллигентная и в то же время экспрессивная камера Тома Стерна, этому же должна содействовать и написанная "под Прокофьева" музыка Юрия Красавина, но своей монотонной чрезмерностью она скорее утомляет.
Значительно лучше получилась камерная драма — дуэт-поединок царя (Петр Мамонов) и митрополита Филиппа (Олег Янковский). Это не только пир актерского мастерства, но и квинтэссенция темы фильма: человек против бесчеловечности власти. То, что диссидентом, рискнувшим сказать тирану "нет", оказался представитель церкви, можно, конечно, счесть идеализацией. Однако, похоже, в России времен Грозного злу действительно было нечего больше противопоставить.