Первый заместитель председателя Банка России Алексей Улюкаев считает, что выход из нынешнего кризиса будет гораздо более длительным и тяжелым, чем из кризиса 1998 года. Основная причина — бурный рост предыдущих лет, истощивший свободные ресурсы российской экономики. Об этом он рассказал в интервью спецкорреспонденту "Денег" Петру Рушайло.
"Осенью Центробанк заместил собою рынки"
С осени прошлого года Банк России быстро наращивал объемы кредитования банковского сектора. Где-то к концу года объем требований Банка России к коммерческим банкам достиг максимума, после чего рост этого показателя прекратился. Зачем понадобилась значительная кредитная эмиссия ЦБ и почему в нынешнем году рост спроса на эти кредиты остановился?
— Дело в том, что осенью прошлого года Центробанк заместил собою рынки. Многие финансовые рынки прошлой осенью просто закрылись, прежде всего я имею в виду заемные рынки капитала. Рынок депозитов пострадал в меньшей степени, хотя и там наблюдалась повышенная волатильность, с корпоративными клиентами у банков тоже были некоторые проблемы. Таким образом, все три основных источника банковских пассивов в той или иной степени попали в зону повышенного риска.
Если мы посмотрим на объемы валового кредита Банка России банковской системе, значение этого показателя доходило до 4 трлн рублей. Эта цифра прямо корреспондирует с объемом оттока капитала. За четыре последних месяца прошлого года и первый месяц этого отток составил примерно $150 млрд. С точки зрения депозитов населения у нас был один критический месяц. За октябрь и начало ноября отток депозитов из банков был порядка 400 млрд рублей; эта цифра не является критической для банковской системы, но все равно был риск, что она будет расти.
Таким образом, в банковской системе возник спрос на замещение этих выбывших пассивов. Спрос на деньги был поддержан и тем, что, несмотря на кризис, некоторое увеличение кредитной активности по инерции все-таки шло — до февраля ежемесячно мы фиксировали прирост объема кредитных портфелей банков. Этот прирост нужно было фондировать, а других источников, кроме Банка России, не было. То есть, продавая валюту, мы изымали рубли из экономики, а выдавая валовой кредит банковской системе, компенсировали это изъятие. И компенсировали изъятие депозитов.
Почему же объемы этого замещения перестали расти, более того, в этом году объем кредита ЦБ стал падать?
— Вы правы, процесс вышел на пик где-то к концу декабря, и весь январь и половину февраля объем кредита Банка России находился на плато. Начиная же с февраля ситуация стала меняться в силу трех обстоятельств. Первое — завершение плавной девальвации рубля и, как следствие, исчезновение у участников рынка, бизнес-структур и сектора домохозяйств мотивации к наращиванию валютных активов за счет ухода из рублевых. Эта демотивированность стала совсем явной где-то с марта, когда доля валютных активов в структуре депозитов населения, достигавшая максимального значения в феврале — на уровне 35%, начала плавно снижаться. Сейчас доля валютных депозитов населения находится на уровне 29% их общего объема. Примерно такая же картина с корпоративными депозитами.
Изменилась и ситуация с текущим счетом платежного баланса. Девальвация демотивировала импорт, вместе с тем рост цен на нефть и некоторые другие товары нашего экспорта привел к увеличению объемов экспортной выручки. У нас сейчас весьма устойчивое положительное сальдо торгового баланса — на уровне $7-8 млрд в месяц. И довольно устойчивое сальдо текущего счета — плюс $2-3 млрд в месяц.
Третье обстоятельство — изменение движения по счету капитальных операций. Улучшилась ситуация с конъюнктурой рынка нефти, а поскольку наш фондовый рынок очень сильно коррелирует с нефтяными ценами, он сразу стал привлекать инвесторов. Одновременно гораздо лучше стала ситуация для российских заемщиков с точки зрения того, что можно было пролонгировать или реструктурировать валютные кредиты, а в ряде случаев — для первоклассных заемщиков — и привлекать валютные средства. Это привело к тому, что отток капитала оказался меньше, чем мы ожидали: за четыре месяца — с февраля по май — он составил лишь порядка $10 млрд. Поскольку это гораздо меньше, чем приток валюты, обеспеченный профицитом торгового баланса, Банк России смог начать приобретать валюту, эмитируя рубли. Мы приобрели за четыре месяца $30 млрд, причем объемы покупок все время нарастали: $1 млрд — в феврале, чуть меньше $4 млрд — в марте, чуть меньше $9 млрд — в апреле и порядка $17 млрд — за май. $30 млрд приобрели и, соответственно, эмитировали около триллиона рублей.
То есть покупка валюты Центробанком заместила кредитование.
— Да, стал работать тот канал денежного предложения, курсовой канал, который у нас работал и в докризисный период. Он, конечно, работает сейчас с меньшими оборотами, чем в 2006-2007 годах. Но тем не менее работает, производит денежную эмиссию. Есть и еще один существенный фактор — бюджетная эмиссия. В отличие от профицитного бюджета, который через механизмы стабилизационного и резервного фондов изымал деньги из экономики, нынешний дефицитный бюджет деньги эмитирует. Если у нас дефицит бюджета порядка 3 трлн рублей, значит, каждый месяц бюджет дает экономике в среднем на 250 млрд рублей больше, чем изымает из нее через налоговые механизмы. Ну и, наконец, начиная с февраля рост кредитования банками экономики сменился сокращением. У нас все последние месяцы имеет место хоть и небольшой, но все же отрицательный результат по динамике объема кредитного портфеля банковской системы. Соответственно, объем пассивов банков для наращивания кредитования увеличивать не нужно.
Вот набор факторов, которые привели к сокращению объемов кредитования банковской системы Банком России. Говорят, что начиная с марта Банк России проводит более жесткую денежную политику. Это неверно. Мы не проводим жесткую политику, мы проводим умеренную политику. Мы никак не ограничиваем применение наших инструментов, у нас открыты довольно большие лимиты на банки по беззалоговым кредитам — эти лимиты всегда больше, чем объем их краткосрочной задолженности, которую необходимо погашать. Если у нас на неделю выпадает 60 млрд рублей погашения, то мы ставим 70 млрд рублей лимита, то есть с некоторым запасом. А объем кредита сокращается, поскольку банки в массовом порядке досрочно погашают кредиты Банка России: им невыгодно держать дорогие пассивы, особенно беззалоговые кредиты, которые они брали зимой и которые стоили 17-18% годовых, а иногда и дороже. Это дорогой пассив, они от него отказываются — и правильно делают. И хотя у нас сейчас совсем другая цена — около 14% годовых по беззалоговым кредитам, все равно это не так уж и дешево. Поэтому у нас резко сократилась задолженность банков по беззалоговым кредитам — до менее чем 900 млрд рублей, что вдвое с лишним меньше уровня начала года. По кредитам репо тоже резкое сокращение. По кредитам, обеспеченным залогами, такого резкого уменьшения нет, но и роста здесь не наблюдается. В целом же на пике валовой кредит Центробанка составлял 4 трлн рублей, сейчас — 2,5 трлн. То есть почти 40-процентное снижение за пять месяцев этого года.
Если рассматривать чистый кредит, то есть разницу между требованиями Банка России к коммерческим банкам и его обязательствами перед ними, там снижение еще более существенное, поскольку сейчас довольно большие и депозиты банков в ЦБ, и остатки их средств на корсчетах. Чистый кредит сейчас меньше 1,7 трлн рублей, а в пиковой точке было 3,4 трлн. То есть здесь мы видим двукратное снижение.
"Кредитное сжатие не может обернуться кредитным расширением ни при каких наших усилиях"
В России в январе было зафиксировано довольно резкое сжатие денежной массы — более чем на 10%. С чем это связано и нормально ли это для экономики?
— Я бы сказал, что мы вышли на резкое сжатие денежной массы еще осенью, и темп все это время остается сходным — примерно минус 8-9% к соответствующему периоду прошлого года. Похожая динамика и по денежной базе. И это, безусловно, ненормально для растущей экономики. Для экономики же, которая свертывается, испытывает значительное снижение объемов ВВП, промышленного производства, торгового оборота, это нормально. Потому что чем меньше экономические обороты, тем меньший объем денежных средств необходим для того, чтобы их обслуживать. Сокращается инвестиционная активность, соответственно, должно быть меньше ресурсов, которые инвестируются. Банки опасаются рисков, связанных с неопределенностью положения заемщиков, следовательно, кредитный мультипликатор по меньшей мере не растет, а, как правило, сокращается. То есть на каждый рубль, который эмитирует ЦБ, банковская система эмитирует уже меньшее количество рублей, чем раньше. Так что в этом смысле такое поведение денежной массы естественно. Надо отметить, что возможности и Банка России, и правительства простимулировать кредитную активность банков весьма ограничены с точки зрения доступных нам средств. Мы можем стимулировать, грубо говоря, окриком, какими-то своими инструктивными письмами...
Можете просто снижать кредитные ставки.
— Что мы и делаем. Или вводим специальные инструменты, такие как увязка дешевых субординированных кредитов, которые правительство дает банкам под 8% годовых, с программами этих банков по кредитованию экономики. Но эти меры могут лишь немного смягчить негативную тенденцию, но не могут развернуть ее вспять. Банки не будут существенно увеличивать объемы кредитования, не понимая, могут ли их заемщики исполнить обязательства по кредитам. Безусловно, если бы упомянутых мер финансовых властей не было, кредитное сжатие было бы гораздо большим. Но кредитное сжатие не может обернуться кредитным расширением ни при каких наших усилиях, если не созданы объективные предпосылки для роста экономики.
Например, такая — резкое удешевление денег.
— Я думаю, что дело не в резком удешевлении денег. Смотрите, в США сейчас ставка по федеральным фондам установлена в пределах 0-0,25% годовых, реальная средняя составляет 0,17%...
А у нас отрицательная.
— С точки зрения инфляции. Но об этом чуть позже. Так вот, американские банки не особо берут эти деньги. Поскольку хотя ресурсы эти дешевы, ставка по ним не отрицательная. А вот результат кредитования вполне может быть отрицательным. Потому что везде быстро растет невозврат кредитов. Поэтому банки проводят аккуратную политику. Что же касается отрицательных ставок в России, ставки надо сравнивать не с текущей инфляцией, а с инфляционными ожиданиями. Вы же даете кредиты на перспективу. Мое мнение — тенденция к снижению инфляции в России носит объективный характер и будет прослеживаться и в дальнейшем. Поэтому нынешние ставки — начиная от наших и кончая ставками коммерческих банков — не являются отрицательными с точки зрения инфляционных ожиданий до конца года.
Если эти ожидания будут реализовываться, вы продолжите снижать ставку рефинансирования и остальные ключевые ставки ЦБ?
— Мы снижаем ставку, ориентируясь даже не на реализацию ожиданий, а на то, как мы понимаем эти ожидания. То есть необязательно ждать реализации прогнозов, грубо говоря, до декабря. Если мы, исходя из своих моделей, видим, что, скорее всего, инфляция будет замедляться, мы двигаемся в направлении снижения ставок.
Наблюдаете ли вы, что снижение ставок ЦБ приводит к снижению ставок кредитования банками реального сектора, если не считать случаи, когда от банков, получающих господдержку, требуют выдавать определенный объем кредитов под проценты, привязанные к ставке рефинансирования?
— На уровне статистических данных на основе банковских балансов мы пока этого не видим, поскольку начали снижать ставки лишь менее двух месяцев назад. Но мы знаем, что некоторые банки, особенно те, у которых весома доля задолженности перед Банком России в пассивах (а есть банки, у которых она составляет порядка 25-30%), более восприимчивы к таким нашим мерам, они начинают снижение ставок. Но все-таки в цене кредита для конечного заемщика значительную роль играет не только стоимость банковского фондирования, но и оценка банком рисков этого заемщика, его финансового состояния. Тем не менее я глубоко убежден, что те банки, которые еще не начали снижать ставки, скоро пойдут на это. Их будет к этому толкать, во-первых, конкуренция: сейчас не так легко найти подходящего заемщика, в каком-то смысле кредитный рынок тоже становится рынком не продавца, а покупателя. А во-вторых, понимание политики Банка России и понимание инфляционных ожиданий.
"Политика наших банков во многом была избыточно рискованной"
А как вы оценили бы состояние самой банковской системы? Скажем, по сравнению с осенью и зимой.
— Как весьма устойчивое. С точки зрения ликвидности, например, ситуация сейчас гораздо лучше, чем осенью и зимой, почти никто из банков не испытывает проблем в этом плане. С точки зрения финансового результата деятельности ситуация гораздо хуже, прибыли банков значительно уменьшились. Весьма вероятно, что в целом по банковской системе будет отрицательный финансовый результат по итогам года. Но это вполне естественно в условиях кризиса.
С точки зрения перспектив оценки портфеля активов банков и соотношения активов и капитала — здесь наблюдается устойчивое состояние. Темп прироста "плохих" активов гораздо меньше, чем можно было предположить. Я не думаю, что у нас к концу года в активах банков будет больше 10-12% "плохих" долгов. Я не верю в прогнозы с 20-30%, во все эти страшилки.
А какие цифры критичны с точки зрения устойчивости банковской системы?
— 25-30% уже критичны.
Когда вы говорите об этих процентах, что вы учитываете в понятии "плохого" долга — все тело кредита или только уже просроченные платежи в погашение долга?
— На самом деле разница не принципиальная. По международной отчетности банки учитывают все тело кредита с некоторым поправочным коэффициентом, по российской — только неисполненные платежи на отчетную дату. Разница действительно будет, но она не столь велика, как кажется на первой взгляд. Условно говоря, по одной отчетности выйдет 30%, по другой — 20%. Важнее другое. Мы должны смотреть не только процент и динамику "плохих" долгов, мы должны смотреть, как эти показатели корреспондируют с динамикой достаточности капитала. А достаточность капитала банковской системы у нас не только не снижается, она растет. Просто потому, что произошло некоторое сжатие кредитной массы, а собственный капитал не уменьшается, пока реальных списаний капитала нет. Поэтому я убежден, что проблема достаточности капитала для банковской системы если и возникнет, то не в нынешнем году, хотя для отдельных банков, конечно, это уже сегодняшняя проблема. В целом же в российской банковской системе отношение капитала к активам — 18%, а это очень устойчивая система, как ни крути. Тем не менее мы готовим нормативные положения, которые в будущем могли бы помочь противодействовать угрозе падения достаточности капитала.
А есть какие-то способы противодействия, кроме докапитализации банковской системы?
— Я считаю, что докапитализация — базовая мера. В разных формах — и через субординированные кредиты на срок до 30 лет с правом регулятора разрешать прекращение обслуживания этих кредитов при необходимости, и через то, что мы реализуем свое обещание учитывать в капитале государственные ценные бумаги, внесенные в оплату эмиссии. С моей точки зрения, этого достаточно. Но мы находимся в творческой дискуссии с банковским сообществом и другими институтами относительно возможности иных мер, в частности списания с балансов банков "плохих" активов, создания института "плохих" активов.
Вы хотите стимулировать это списание, чтобы побыстрее расчистить банковские балансы?
— Нет. Я не говорю, что мы за это. Мы сориентированы на капитальную сторону. Но дискуссию ведем, потому что идеи такого рода возникают постоянно. Мы полагаем, что это не магистральный и не лучший вариант в наших условиях, но рассматривать надо все варианты.
А сама банковская система способна подстроиться под новые условия? В последние годы денежное предложение быстро и непрерывно увеличивалось, и система, условно говоря, подсела на этот наркотик. Сейчас ситуация резко изменилась. Но наркоманов следует лишать дозы не сразу, а как-то ее уменьшая. Или это не так?
— Отчасти так, и наши меры во многом на это и были направлены. Мы не дали банкам ощутить шок в полной мере. Тем не менее какой-то шок они ощутить должны, хотя бы дозированный. Все-таки политика наших банков во многом была избыточно рискованной. Стремление захватить долю на рынках было слишком сильным, был слишком быстрый рост без создания необходимых резервных заделов. И при этом очень быстрый рост издержек. Это касается не только банковской системы, это касается экономики в целом. Это были реальные симптомы перегрева экономики, ее неправильного развития. И нам хотелось бы, чтобы из кризиса наша банковская система и наша экономика вышли, решая и эти проблемы тоже. То есть не надо возвращаться в исходную точку перед началом кризиса, эта точка не была землей обетованной. Более того, именно тогдашняя ситуация и породила все риски, которые потом реализовались в кризисное время. Нам, конечно, нужна более консервативная система, более ориентированная на риск-менеджмент, на уверенный, спокойный рост при повышении эффективности и при снижении издержек.
"Мы должны будем переходить к более консервативной политике"
То есть предыдущий вариант роста экономики можно считать "пузырем"?
— "Пузырь" — слишком сильное слово. Безусловно, не весь наш рост — "пузырь". В отдельных сегментах были "пузыри", но в целом — перегрев. Экономика росла слишком быстро. Быстрее, чем росли фундаментальные показатели и обстоятельства, которые способны поддерживать этот рост. Поэтому и возникли разного рода дисбалансы.
Были ли способы затормозить этот рост? И если да, почему они не были использованы властями?
— Да, конечно, были. И мы об этом говорили публично. Я думаю, что замедлить рост, препятствовать ему было сложно по той причине, что наше общество накопило большой потенциал недопотребления, промышленность накопила большой потенциал недоинвестирования. Хотелось, конечно, чтобы мы поскорее модернизировали производство, чтобы люди поскорее улучшили жилищные условия, наелись, грубо говоря, поскорее. Это же страшное бремя — недопотребление, недоинвестирование, которые мы с собой несли. И понятно желание людей в министерствах и ведомствах или в бизнесе работать на ускорение. Но не надо быть поклонником цифры. Скажем, 7%, 10% годового роста. Надо действовать так, чтобы армия не шла быстрее обоза. Оторвешься от обоза — беда. А обоз не поспевал. Обоз в виде инфраструктурных отраслей, в виде емкости финансового рынка, в виде правовой институциональной проработки различных вопросов, включая вопросы защиты прав собственности. Отсюда и многие проблемы.
Если говорить о сценариях выхода из кризиса, в чем главное различие между нынешней ситуацией и той, которая сложилась после кризиса 1998 года?
— Это совершенно разные ситуации. Они совпадают только магией цифр. Там август 1998-го, а здесь август 2008 года. Больше ничего общего нет.
А девальвация? Тогда она сопровождалась масштабной денежной эмиссией, что позволило оживить экономику. Нет ли искушения пойти тем же путем и сейчас?
— Дело не в девальвации как таковой. Тогда был кризис на фоне трансформационного спада. А сейчас кризис на фоне роста, причем многолетнего роста.
Кризис на фоне спада означает, что у вас огромный объем невостребованных ресурсов. У вас незанятые производственные мощности, у вас трудовые ресурсы свободны. И девальвация в этой ситуации является благом, потому что позволяет без инвестиций, без ничего, на ровном месте повысить конкурентоспособность ваших производств и насыщать внутренний рынок, да и внешние тоже, вашей продукцией. И действительно, в той ситуации надо было дать экономике оборотные средства. Девальвация создавала возможность для роста конкурентоспособности, а предоставление оборотных средств давало основание эту конкурентоспособность реализовывать, запустить соответствующие механизмы. И поэтому наблюдался V-образный кризис: очень глубокий спад, быстрый выход из него и начало роста.
При кризисе на фоне долгого и довольно быстрого подъема, когда степень использования всех ресурсов — и трудовых, и финансовых, и производственных мощностей — очень высока, девальвация не дает каких-то решающих преимуществ. Она позволяет снять проблему отрицательного сальдо платежного баланса, снять проблему давления на финансовую систему. Для некоторых отраслей она выгодна с точки зрения конкурентоспособности, но она не может быть основанием для резкого изменения ситуации в экономике.
С другой стороны, просто насыщение экономики деньгами также не даст хорошего результата. Потому что второе отличие этих двух кризисов в том, что тот был локальный — в ситуации, когда мир был готов предъявить спрос на продукцию, дать инвестиционный ресурс. Вы только запустите механизм, а все остальное за вас сделают сопутствующие обстоятельства. Сейчас совершенно другое дело. Глобальный кризис. Не то чтобы нет глобальных ресурсов, но их приход обуславливается разными обстоятельствами, спрос гораздо избирательнее. Здесь мы должны понимать, что выход из кризиса будет не V-образный, а U-образный, длинный, тяжелый, не в ту же благостную точку, а на более консервативную линию развития, которая предполагает решение большого количества различных вопросов. И, с моей точки зрения, это прежде всего вопросы институционального развития. И Банк России, и правительство уже многое сделали для преодоления первого шока. А сейчас больше внимания надо уделить законодательству, нормативной базе, защите прав собственности и т. д., то есть базовым вещам.
Какие же основные задачи будет решать регулятор на финансовых рынках?
— Прежде всего, конечно, это надзор. Мы очень сильно изменили банковскую систему в период запуска системы страхования вкладов, большое количество сорной травы было выполото. Банковская система стала гораздо здоровее, но все-таки мы не очень хорошо знаем ситуацию с каждым банком. Мы должны стимулировать процессы естественной консолидации банковского сектора, а также стимулировать своей регулятивной деятельностью контрцикличность развития. То есть мы должны, грубо говоря, притормаживать рост на стадии быстрого развития и, наоборот, поддерживать рынок на стадии спада. Это означает, что, наверное, мы должны быть более требовательны к банкам с точки зрения резервов, с точки зрения капитала. Правда, не сейчас. Сейчас мы допускаем — и правильно делаем, что допускаем — некоторые исключения. Но по мере стабилизации мы должны будем переходить к более консервативной политике. А общество не будет этому радо, будут говорить, что мы тормозим правильное развитие. Но все это надо будет делать. Если говорить не только о банковской сфере, то необходимо выстраивание лучшей системы финансовых инструментов. Потому что мы пошли на внедрение таких весьма экзотических способов рефинансирования банков, как беззалоговые кредиты, не от хорошей жизни, а потому что на рынке нет достаточного количества надежного обеспечения в виде финансовых инструментов, под залог которых и должны получать рефинансирование банки.
Говоря о развитии — означают ли возвращение к докризисной модели обстоятельства, упомянутые вами в начале разговора: образование положительного сальдо торгового баланса и счета текущих операций, эмиссия ЦБ путем покупки валюты?
— Это, наверное, возвращение в лучшую точку, поскольку положительное сальдо не столь велико, как раньше. Потому что очень большое положительное сальдо платежного баланса — это неправильно. Это означает, что, грубо говоря, вы кормите весь мир. Вы поставляете реальные товары и услуги, а вам поставляют меньшее количество товаров и услуг. У вас появляется запись на счетах, и вы вкладываетесь в финансовые системы других стран. Это не очень здорово. Поэтому правильным является небольшое положительное сальдо торгового баланса и текущего счета. В принципе естественным механизмом поддержания этого состояния является переход к плавающему курсу валюты. И мы к нему идем и не собираемся возвращаться к жесткому регулированию валютного курса, которое было раньше.