Неудержимый кризис представительной демократии — типичный признак предфашистского состояния нации. Таково memento mori нынешней развеселой избирательной кампании.
Фашизм есть порождение слабого общества
Фашизм, будучи крайней степенью огосударствления личности — как в плане имущественном, так и в духовном, — на первых порах тем не менее воспринимается нацией достаточно положительно. Такая, казалось бы, противоестественная тяга к национализации объясняется тем, что, признавая себя неспособным к саморегуляции и самоорганизации, общество предпочитает отдаться в руки вождя.
На первый взгляд, нелогично поведение германских промышленников и банкиров, в обмен на поддержку Гитлера получивших фактическое огосударствление своих предприятий и превратившихся из свободных субъектов хозяйствования всего лишь в управляющих — хотя бы и высокооплачиваемых. Но дело в том, что тяготы экономического кризиса привели предпринимателей к тому, что они стали рассматривать свою хозяйственную свободу как бремя, признавая тем самым свою неспособность быть полноправными субъектами саморегулирующегося рынка. Аналогично тому и большая часть субъектов политического рынка, видя, как тот еще менее способен к самоорганизации и откровенно идет вразнос, попыткам как-то сконсолидировать ситуацию предпочли самоупразднение.
И рынок, и демократия — превосходные вещи. Однако случается, что они теряют способность гасить опасные колебания в режиме автоматической настройки — и, напротив, входят в резонанс, т. е. в саморазрушительный автоколебательный режим. Соблазн отказа от столь опасной свободы оказывается столь велик, что дорога для Муссолини или Гитлера оказывается открытой.
Слабый парламентаризм оказывается важным фактором дестабилизации
И в Италии 1922 года, и в Германии 1932-го парламент являл собою то, что немцы тогда называли "Kuhhandel", т. е. "рынок скота", а мы называем думой, избранной по закону Шейниса, — т. е. донельзя фрагментаризированной и коррумпированной структурой, органически неспособной к составлению ответственных и долговременных коалиций. Беспрестанная правительственная чехарда в Италии и полная неспособность рейхстага к формированию кабинета были прелюдией к муссолиниевскому "походу на Рим" и водворению Гитлера в кабинете рейхсканцлера.
Непосредственный плод шейнисовского закона, т. е. выборы из сорока трех партий, уже сам по себе вызывает в массах достаточное отвращение к представительной демократии, а единственное отличие от тех давних времен состоит в том, что по конституции формирование кабинета еще не является прерогативой парламента. Однако уже сделаны важные заявки на то, чтобы унифицировать ситуацию с 1922 и 1932 годами, — и коммунисты, и "ЯБЛоко" выразили намерение так изменить конституцию, чтобы уполномочить Думу формировать ответственное перед ней правительство. Недееспособный "рынок скота" уже есть — осталось только облечь его надлежащими полномочиями, чтобы привести государственный механизм к должной и пока что недостаточной дерегулированности.
Реализация проекта Зюганова-Явлинского способна дискредитировать саму идею представительного правления либо немедленно, либо с небольшой отсрочкой. Если право на формирование кабинета не будет уравновешено правом президента распускать парламент, не способный создать правительственную коалицию, тогда парламентаризм, а с ним и вся государственная система войдет в немедленный ступор. Если уравновешивающая норма будет введена, ступор в каждом отдельном случае можно будет преодолевать новыми думскими выборами, как то делали немцы в 1932 году, трижды выбирая депутатов рейхстага. В сочетании с двумя турами пришедшихся на тот же 1932 год президентских выборов немцам пришлось пять раз за год ходить к избирательным урнам — чем было гарантировано устойчивое отвращение к демократическим процедурам как таковым. Когда на встрече с промышленниками в феврале 1933 года Геринг произносил знаменитую фразу: "Жертвы, которые требуются от промышленности, гораздо легче будет перенести, если промышленники смогут быть уверены в том, что выборы 5 марта будут последними на протяжении следующих десяти лет и, может быть, даже на протяжении следующих ста лет", для понимания реакции промышленников существенно, что говорилось это по свежим следам избирательного марафона 1932 года.
Кандидаты на роль фашистских партий
Слабость либерально-демократического механизма как такового естественно сочетается с усилением партий, готовых этот механизм решительно опрокинуть. Лучше всего на эту роль годятся оба фаворита избирательной кампании — и КПРФ, и КРО.
Апологеты Зюганова особенно любят ссылаться на пример восточноевропейских социалистов (по происхождению — бывших коммунистов), которые, войдя во власть, тут же оставили былые заблуждения и оказались образцовыми либералами и даже (мадьяр Дьюла Хорн) монетаристами. Имеется в виду, что и Зюганов тут же забудет про социалистические бредни. Небольшая разница здесь в том, что, забыв про эти бредни, неизвестно, забудет ли Зюганов про другие — националистические. Социалист, забывший про социализм, — это социал-предатель, т. е. человек, совершенно не страшный. Национал-социалист, забывший про социализм, — это Муссолини и Гитлер. Борьба с леваками типа братьев Штрассеров и расправа с купившимися на социалистические посулы штурмовиками привела в 1934 году к ночи длинных ножей — после чего забывший о социализме и укрепивший свою националистическую компоненту Гитлер не стал приятнее. Остается вспомнить, какое место в идеологии Зюганова отводится национальному духу, мировому заговору, тысячелетней державе, и задаться вопросом, кого еще из впоследствии перековавшихся социалистов так занимали эти темы — Дьюлу Хорна и Александра Квасьневского или Бенито Муссолини и Адольфа Гитлера?
Начало перерождения коммунизма в державный национал-социализм отмечалось еще в 30-е годы, и перспектива соединения православия с Лубянкой на основе идеологемы старца Филофея "Москва — Третий Рим" вырисовывалась еще тогда. "Когда всей стае большевистских бесов не удалось задуть лампаду преп. Сергия, словно Вия из подпола вызывают старца Филофея в надежде — не задует ли он", — писал Георгий Федотов. В конце 70-х годов КПСС снова стала эволюционировать в этом направлении. На фоне жестоких идеологических гонений упражнения в русском национализме (и только они) встречали крайне терпимое к себе отношение, а в краткую эпоху Андропова ревизия социализма заключалась в том, чтобы отказаться от чрезмерных социальных посулов и от в чем-то человечной брежневской расхлябанности — но отнюдь не от военного психоза, бешеной ксенофобии и бурной деятельности органов. Потом пришел Горбачев и все опошлил — так историческая личность глумится над исторической неизбежностью. Но обновленная компартия продолжила прерванную Горбачевым эволюцию в сторону фашизма, ибо собственно коммунизмом болеют аграрные страны, болезнь индустриальных стран (к которым Россия давно уже принадлежит) — это фашизм.
Еще более чистый — ибо не отягощенный социалистической риторикой — тип протофашистской партии являет собой КРО. Самый принцип сверху донизу пронизывающих российский социум русских общин точно соответствует этимологии слова "фашизм" от "фасций" — ивовых веток, обвязанных вокруг ликторской секиры и символизирующих единение фашистских коммун обновленной Италии вокруг дуче, обладающего выдающейся челюстью. Сулимая КРО нещадная борьба с бандитами вызывает в памяти как развернувшуюся с 1922 г. вакханалию сведения личных и коммерческих счетов посредством чернорубашечников, так и реальные успехи Муссолини в борьбе с сицилийской мафией. Объединение же вокруг КРО передовых деятелей духа типа Марата Гельмана и Глеба Павловского невольно вызывает в памяти имена столь же передовых футуристов Маринетти и Габриэля д'Аннунцио — все они готовы поклоняться силе, и в том весь их великий протест против либерального антинародного режима. Чем публично хвалить Пиночета, Лебедь с куда большим основанием мог бы апеллировать к даже менее жестокому, в сущности, Муссолини — разве что его смущает прискорбный конец дуче в апреле 1945 года на миланской Пьяцца Лоретта.
Остается выяснить, обретут ли гармонию неосознанно тяготеющий к итальянским образцам Лебедь и более нордический Зюганов. Тут может быть всякое, но напомним, что еще в 1935 году Муссолини называл партийно-правительственное руководство Германии "banda dei pederasti", а впоследствии многое в его взглядах изменилось.
МАКСИМ СОКОЛОВ