выставка / модернизм
В Третьяковской галерее на Крымском Валу открылась грандиозная выставка "Американские художники из Российской империи". Произведения 40 художников, родившихся в Российской империи и перебравшихся в США в первой трети XX века, привезли из 30 музеев и частных коллекций США, в том числе из музея Метрополитен и Вашингтонской национальной галереи. К бывшим соотечественникам присматривалась АННА ТОЛСТОВА.
Выставка кочующая: ее уже показали в музее Университета Оклахомы и в Русском музее в Петербурге, а из Москвы повезут в Художественный музей Сан-Диего. И странствия ей к лицу, ведь все ее герои — эмигранты. По разным причинам. Кто-то бежал от Октябрьской революции. А кто-то — от империи, эту революцию породившей, со всеми ее имперскими прелестями вроде черты оседлости, погромами и процентной нормой для евреев на обучение в художественных школах.
Экспозиция выстроена очень тонко: русское постепенно перерождается в американское, как герои рассказа Рэя Бредбери, прилетевшие на Марс, незаметно для себя превратились в марсиан. Все начинается с хедлайнеров всяких русских торгов — Бориса Григорьева с очередными "Ликами России", Сергея Судейкина с оперной "Масленицей", Бориса Анисфельда с театрально-выспренней "Пьетой". Они навсегда остались заложниками того "русского стиля", который понесли в мир дягилевские сезоны. А вот Давид Бурлюк, даром что футурист, оказался весьма восприимчив к местному старообразному искусству и разразился — вполне в риджионалистском духе — монументальным полотном "Позор всем, кроме мертвых, или Город безработных" (с аллегориями Страха, Цинизма, Мещанства, Зреющего протеста и Любви к удовольствиям при любых обстоятельствах) на фоне Великой депрессии. Жаль, что этой картины (как, впрочем, и большинства работ, включенных в проект) не знало советское искусствоведение — не то бы Бурлюка немедленно записали в "прогрессивные художники" как выставленных рядом социальных критиков Бена Шана и Рафаэля и Мозеса Сойеров.
Одни держались особняком — как вымученный сюрреалист Павел Челищев и самозабвенный портретист Николай Фешин. Другие влились в американские ряды — как Борис Шаляпин (сын), три десятилетия подряд рисовавший обложки для The Time, о чем свидетельствуют портреты Джона Кеннеди и Мохаммеда Али. У одних русское, чеховско-бунинское — вазы с полевыми букетами, интерьеры с круглыми столами, буфетами и печками, томные женщины в длинных платьях — вошло в плоть и кровь живописи. У других возникало вдруг из сострадания к родине — как у Джона Грэхема, который в 1942 году, когда немцы были под Москвой, написал словно в поддержку Красной армии серию русских солдатиков в мундирах первой мировой, позабыв про свои авангардистские увлечения.
В финале — те великие американцы, про которых редко вспоминают, что они не местные. Как, например, учитель всех американских авангардистов, мастер изысканных цветовых композиций Макс Вебер (родился в Белостоке, в США с десяти лет), гениальный Марк Ротко (родился в Двинске, увезен в США в возрасте десяти лет) с ранним сюрреализмом и поздними "хроматическими" абстракциями и Луиз Невельсон (родилась в Киеве, с шести лет в США), своими монументальными ассамбляжами из обломков мебели предвосхитившая поп-арт. Здесь же целая когорта знаменитых скульпторов: Александр Архипенко, Жак Липшиц, Осип Цадкин, Мане-Кац. Невольно думаешь, что за вычетом Генри Мура и Альберто Джакометти модернистская пластика XX века делалась выходцами из Российской империи. А еще абстрактные картины и скульптура Алекса Либермана, которого ценят не за это, а за дизайн Vogue и фирменный стиль изданий Conde Nast. Тут одолевают нелиберальные мысли: не надо было их отпускать. Хотя вряд ли таланты Либермана пригодились бы в журнале "Работница", да и Ротко с Невельсон нечего было бы делать на ВДНХ.