На "Зведах белых ночей" в концертном зале "Мариинский" премьера — оперная дилогия "Троянцы" Гектора Берлиоза. Ее концертное исполнение показалось ВЛАДИМИРУ РАННЕВУ не самой удачной репетицией в подготовке к осенней постановке, которую театр готовит совместно с Дворцом искусств Валенсии, Варшавской национальной оперой и Баден-Баденским Фестшпильхаусом.
"Падение Трои" и "Троянцы в Карфагене" Берлиоза — оперы со сложным характером и трудной судьбой. Композитор-новатор, так далеко вперед продвинувший технику оркестрового письма, в музыкальном театре ориентировался на модели двухвековой давности — монументальные постройки французской лирической трагедии и героической пасторали XVII-XVIII веков от Жан-Батиста Люлли до Жан-Филиппа Рамо. Античный сюжет, помпезность и героика, множество батальных сцен, танцевальные дивертисменты, могучие хоры, оркестровый натиск, ариозный певческий стиль у солистов (микст из разомкнутых речитативов и закругленных арий). Такая концепция, пристроившись где-то между вердиевским мелоцентризмом и вагнеровской экзальтацией, была не близка эстетическим предпочтениям современников Берлиоза. Оперы ставились со скрипом и быстро сходили с театральных подмостков. Из всей дилогии при жизни композитора прозвучали лишь три действия "Троянцев в Карфагене" (1863), но вскоре и они пропали из репертуара парижского "Театра-лирик".
Открытие оперного Берлиоза произошло уже во второй половине ХХ века. На свежее ухо выяснилось, что "Троянцы" — самая сильная и самобытная вещь композитора в оперной номинации. Но и самая неподатливая. При всей ожидаемой от партитуры эффектности представление оперы требует от постановщиков и исполнителей большой музыковедческой культуры, знания античного театра и традиции большой французской оперы. Как выяснилось в "Мариинском", с этим у наших исполнителей есть проблемы.
Вроде у Мариинки для успеха есть все — лучший российский оркестр, зал с лучшей в России акустикой, великий дирижер, проверенные в деле солисты и хор. Но недостает одного — сосредоточенного погружения в материал, не только в нотные крючки, но и в культурологический контекст, составляющий из них музыку. "Роскошная вещь!" — услышал корреспондент "Ъ" от одного из солистов, и этой сентенцией ограничивалось отношение солиста к своей партии.
Вся музыкантская рать, осваивающая театрального Берлиоза без театрального действия, сделала ставку на пышную ораториальную подачу. Звучало сочно, и слух насладился сполна. Но что за историю повествуют со сцены, так и осталось замутненным. Словно нет здесь драмы и нет ее героев. Екатерина Семенчук (Дидона) и Ричард Кроули (Эней) вставали и садились, как выступающие на скучном собрании. Находясь в метре друг от друга и обязанные по партии наслаждаться общением ("Бесконечная ночь опьяненья и экстаза!"), они даже ни разу не взглянули друг на друга. Остальные солисты также вели себя как совслужащие на производственной летучке.
Певческая манера, при всех достоинствах команды вокалистов, оказалась тоже мимо стиля. Гибкие речитативы звучали однообразно, как отправление повинности. Юрий Воробьев (Нарбал, Меркурий), один из самых талантливых молодых басов Мариинки, словно в последний момент узнал, что сегодня в программе не разрывная русская драма, а наследница французского расиновского театра с изощренной школой декламации. Тенор Андрей Попов тоже перепутал прописку — звонкую и легкую французскую на сочную и карамельную итальянскую. Непривычно вязок был хор, который в предыдущем заходе на Берлиоза — в "Бенвенуто Челлини" — выступал как на своем бенефисе, блеснув всем тем многим, на что способен. Оркестр сработал безупречно, но этого для успеха общего дела явно недоставало.
Пусть это концертное исполнение, как его трактует Мариинский театр, лишь "репетиция" перед осенней премьерой в Валенсии и зимней в Петербурге. Но хочется надеяться, что репетиции будут еще.