премьера / опера
В Муниципальной опере поставили "Моцарта и Сальери" Николая Римского-Корсакова. Ученическая работа режиссера-постановщика Любови Канюки вряд ли останется в репертуаре театра в неизменном виде, но в качестве эскиза к будущей постановке вполне сгодится, считает ЛЮБОВЬ МОРОЗОВА.
Следы того, что постановку "Моцарта и Сальери" готовили наспех, желая обеспечить необходимое академическому театру количество годовых премьер малой кровью, были заметны повсеместно. Во-первых, отказались от услуг оркестра, заменив его фортепианным переложением оперы. Во-вторых, в оркестровую яму пригласили дирижера Михаила Мороза, тактирующего пианистке и двум вокалистам,— просто роскошь для такого крохотного состава, объясняющаяся, вероятно, недостаточностью репетиций. И наконец, работа режиссера была представлена в основном организацией входов-выходов актеров и небольшой корреляцией сценических перемещений. В остальном же правомерность премьеры пришлось доказывать актерам, добросовестно подготовившим свои партии.
Предварить оперу решили аудиозаписью симфонических творений Моцарта. Вслушиваясь в гениальную музыку, на сцену взобралась пианистка Виктория Цимощук. Сальери также вывели на сцену через зрительный зал: Анатолий Юрченко стремительно взбежал на подмостки, а затем и на "сцену в сцене", на которой разместились макет клавесина, концертная банкетка и белое кресло-трон. Правильный треугольник в оформлении образовался благодаря присутствию в центре пюпитра с нотными листками, прижатыми золоченым лавровым венком.
Господин Юрченко в роли Сальери был решителен, строг и талантлив — даже больше, чем его пушкинский герой. Он слегка походил на прославленного консерваторского профессора, к которому Моцарт пришел на урок. Моцарт же в исполнении Сергея Шаповала в первой картине обезьянничаньем напоминал "Амадеуса" Милоша Формана, а во второй изменился до неузнаваемости — стал трепетен и глубок, перешел с декламации на напевность и мелодизм.
Актерам по замыслу композитора следовало по ходу действия "озвучивать" свои творения на клавесине. Имитация игры на нем была уж слишком условной — сперва из-за отсутствия тембровых смен в игре пианистки, исполнявшей одинаковым звуком и партию оркестра, и наигрыши на клавесине, а после, в знаменитом "Реквиеме", из-за того, что играть приходилось под запись симфонического оркестра с хором.
Общая идея постановки, несмотря на ее камерность, все же имела явный перевес в сторону подчеркнутого пафоса. В финале оперы Моцарт, выпивший свою дозу яда, взошел на уходящий вдаль и вверх помост, в зале отключили освещение, а на заднике зажглись маленькие лампочки-звезды. Так и стоял этот Моцарт, подобно булгаковскому Мастеру, в мягком лунном свете, грустно глядя вдаль, пока Сальери на авансцене размышлял о возможности сочетания гениальности и злодейства.
Постановка, закончившаяся на вопросительной ноте, оставила больше вопросов, чем озвучили ее герои. Режиссерский дебют вокалистки этого же театра, госпожи Канюки был, пожалуй, недостаточно зрел и слегка конъюнктурен. Тем не менее есть вероятность, что в будущем году коллектив Муниципальной оперы еще раз вернется к шедевру Римского-Корсакова и превратит беглый эскиз в картину маслом.