В корпусе Бенуа Русского музея открылась выставка Александры Щекатихиной-Потоцкой — одной из ярких художниц советского фарфора. Жизнь рядового художника в графинах, чарках и статуэтках наблюдала АННА МАТВЕЕВА.
Имя Александры Щекатихиной-Потоцкой мало известно широкой публике. Учитывая, в какую эпоху она жила и у каких художников училась, сказать о том, кем она была, можно гораздо меньше, чем о том, кем она не стала. Ученица знаменитого Мориса Дени, она не стала крупным живописцем. Входившая в самое яркое художественное объединение начала ХХ века — "Мир искусства" — она ни на йоту не приблизилась к славе своих коллег по арт-группе — Бакста или Сомова. Занявшись фарфором и работая рука об руку с "фарфоровыми авангардистами" Чехониным и Суетиным, она не вписала себя в самую известную страницу истории российского фарфора — агитфарфор двадцатых. Ее голос всегда был тих, ее место всегда на втором плане, и выставка в Русском музее представляет Щекатихину-Потоцкую не как незаслуженно забытого и заново открытого гения, а как упорную труженицу. Звезд с неба не хватала, но перед собой и профессией осталась честна.
Знают Щекатихину-Потоцкую прежде всего как художника по фарфору. Сразу после революции молодая художница стала работать на Государственном (бывшем Императорском) фарфоровом заводе в Петрограде, знаменитом ЛФЗ. Здесь она сделала множество эскизов росписей для блюд и тарелок, сревизов и ваз. Такое ощущение, что в них художница смешала всю историю русского искусства начала века: здесь и нежные природные мотивы, и вдохновленная "Миром искусства" вычурная экзотика, и явное влияние футуризма, и жесткость агитационного фарфора, хотя и смягченная, успокоенная до такой степени, чтобы из этой посуды можно было есть и пить, а не только проникаться революционной идеологией. На блюде "Рыбы в золотой чаше и серп" серпу явно не хватает в пару молота, но остальной рисунок — натюрморт со стилизованными рыбьими тушками, кубком и ягодами — отсылает скорее к безмятежным дачным вариациям, чем к пропаганде государства рабочих и крестьян. Фарфор, пожалуй, останется главным мотивом всего творческого пути Щекотихиной-Потоцкой, сопровождавшим ее во всех перипетиях ее бурной жизни. В 1923 году молодое пролетарское государство отправило ее стажироваться на фарфоровую мануфактуру в Берлин. Из командировки художница не вернулась. Вместо того чтобы ехать в революционный Петроград, она направилась в Каир, к одному из своих учителей, иллюстратору Ивану Билибину, который вскоре стал ее мужем. Щекатихина-Потоцкая и Билибин объездили в середине двадцатых Египет и Сирию, Палестину и Эфиопию — от путешествий осталась серия сервизов и чашек с восточными мотивами. Потом семья поселилась в Париже, и Щекатихина-Потоцкая работала для Севрской и Лиможской фарфоровых мануфактур. Вскоре в галерее Дрюэ прошла ее первая персональная выставка, а в 1931 году она участвовала в последней выставке "Мира искусства". Но, проведя в Париже десять лет, в середине тридцатых семья вернулась в Россию — и, как ни удивительно, в самые страшные сталинские годы Щекатихина-Потоцкая не только не была репрессирована, но и вернулась к работе на том же Государственном фарфоровом заводе. Здесь пережила войну, отсюда с орденами вышла на пенсию. Удостоилась нескольких выставок — частично при жизни, частично уже после смерти в 1967 году. В общем, прожила долгую и не слишком яркую, но честную трудовую жизнь.
Однако выставка в Русском открывает в творчестве Щекатихиной-Потоцкой больше граней, чем обычно принято видеть. Помимо фарфора, художница занималась живописью, графикой, театральным искусством. Вместе с Билибиным она создала костюмы и декорации для "Сказки о царе Салтане" в Ленинградском театре оперы и балета, а до того и самостоятельно — для "Демона" Рубинштейна и "Садко" Римского-Корсакова. Много рисовала — и в Египте, и во Франции, и в СССР. Не став звездой, да на звездность и не претендуя, она честно отрабатывала хлеб рядового художника. А этого вполне достаточно для радости и не зря прожитой жизни — чему свидетельством выставка в Русском музее.