Новые милые

Заявленную в заглавии теорему о возможности счастья Олег Зайончковский последовательно доказывает практически в каждой главе-новелле своей книги. Выходит убедительно — если только разделять с автором его, нет, не скептическое, а скорее спокойное отношение к счастью. Как в фильме Вуди Аллена "Разбирая Гарри" — там явившийся с того света призрак убеждает главного героя, пребывающего, как водится, в разодранных чувствах: "Ты же живой, а это и значит — счастливый". Соответственно — какая жизнь, такое и счастье.

Какая жизнь — про это у Зайончковского может получаться очень хорошо. Без надрыва, без лишнего философствования и без кривляния — именно так был написан вышедший несколько лет назад роман (тоже, кстати, состоящий из новелл) "Сергеев и городок".

Там речь шла о небольшом заводском городе недалеко от Москвы — настолько недалеко, что ясными ночами можно любоваться на стоящий над столицей "аллергически-румяный смог". Жители городка встают по заводскому гудку, ругаются, любятся, дерутся, пьют горькую, замерзают в сугробах — в общем, живут нормально. И вот эта авторская установка — что все им описываемое проходит по разряду "нормального" — придавала "Сергееву" непривычное для читателей современной прозы обаяние.

В романе "Счастье возможно" взгляд автора на жизнь вроде бы не изменился — изменилась жизнь. Вернее, место ее проживания. Теперь главный герой живет в столице — правда, на окраине. Он любовно рисует знакомый многим пейзаж, составленный из многоэтажек. Прислушивается к соседским воплям, проникающим через решетку кухонной вентиляции, и журчанию соседского же телевизора, доносящемуся из шкафчика под раковиной. Он прослеживает эволюцию местной булочной, дослужившейся до звания "Булочная Роза Магазин". И углубляется в специфику северо-восточного ветра, приносящего с собой запахи "полей орошения", а точнее, "мегавыгребной ямы, куда стекаются фекалии мегаполиса".

Заключенные в коробку панельного дома, которая сама по-матрешечьи заключена в коробку микрорайона, а та — в огромную коробку Москвы, герои Зайончковского ищут свое неказистое счастье и практически всегда его находят. В виде московской прописки — иногда даже вкупе с квартирой, неожиданного гонорара, ошибившейся дверью любвеобильной риэлтерши, богатого, а иногда и заграничного мужа. Рассказчику же достается самый романтический вариант — ушедшая было от него к "новому русскому" жена вовремя осознает свою ошибку и возвращается. Объяснившиеся, как и положено москвичам, на станции метро, супруги застывают на "отполированной множеством московских поп" лавочке, подобно памятнику, символизирующему непреложность того, что счастье возможно.

Все это, конечно, игра, затейничество, но Зайончковский этого, что приятно, и не скрывает. Заявляет, к примеру: "Я, как автор, полномочен устраивать судьбы героев по своему усмотрению". И устраивает наилучшим образом. Милая игра, в общем, настолько, что хочется поддаться.

Известно, правда, что совсем не все авторы считают слово "милый" исключительно для себя лестным — слишком оно несерьезное, предполагающее, что произведение затрагивает лишь поверхностные струны души читателя, скорее щекочет, чем пронзает. Рассказчик в "Счастье возможно", возможно, на такой эпитет даже бы обиделся — во всяком случае, когда его сосед, газетный колумнист Саша Прут, приписал его творчеству "необоснованный социальный оптимизм и примирение с действительностью", он перестал ходить к нему на котлеты.

Примирение с действительностью, повторимся, и делает тексты Олега Зайончковского особо ценными. Другое дело, что в "Сергееве и городке" примирение происходило с такой действительностью, с которой так называемому цивилизованному человеку примириться вроде бы вообще невозможно. С жизнью в измерении почти неизвестном, с героями, к некоторым из которых ближе чем на двадцать метров не подойдешь — так от них, по свидетельству автора, воняет. И в том, как легко автор проделывал за читателя эту душевную работу, и состоял фокус. В "Счастье" автор тем же примиряющим взглядом окидывает жидкий московский — пусть окраинный — мир с его знакомыми нам старушками, одинокими женщинами в самом соку и еще более знакомыми подержанными "Гелендвагенами". В ответ на доброжелательство старушки, женщины и "Гелендвагены" поведали автору свои истории. И получилось очень мило.

М.: АСТ, 2009