Корреспондент Ъ Дмитрий Людмирский в 1986 году жил и работал в Киеве.
Шесть соток
Чернобыль пришелся на выходные. Мои родители и я, молодой специалист, мэнээс киевского Института физики Академии наук Украинской ССР, обрабатывали семейные шесть соток. Сотки наши располагались ровно в 50 км от Чернобыля, близ деревни Ваховка. Собственно, никто даже не понял, что именно началось. Одна женщина прибежала от шоссе с круглыми глазами: там все перекрыто, колонны военных машин. По радио, телевидению ни слова, Би-би-си тоже еще было не в курсе.
Появился слух, что неподалеку от Ваховки случился атомный взрыв. Я, как ученый, авторитетно объяснил собранию встревоженных дачников, что ядерный взрыв в полусотне километров мы бы услышали, даже если б крепко спали. Затем, как ученый, послюнил палец и сообщил, что все равно ветер сейчас дует на север — в сторону Финляндии, а не в сторону Ваховки. Так что имеет смысл пока вернуться к рассаде и компосту: светлого времени суток осталось не так много.
По дороге в Киев подсел попутчик — электромонтер, его только что вызвали по тревоге, в чем дело не говорят. Впрочем, ясно и без него: что-то случилось, причем совсем рядом. Шоссе, ведущее к Чернобылю, перекрыто, добираемся в объезд. Навстречу мчатся колонны военных автомобилей и вереницы пустых автобусов. Би-би-си по-прежнему молчит.
Киев, понедельник. Первый секретарь горкома партии, член Политбюро ЦК КПУ Юрий Ельченко собрал руководителей городских организаций и довел: случились некоторые неполадки на Чернобыльской АЭС. Жертвы? "Жертв нет, есть пострадавшие".
Среди дачников началась ужасная паника: ехать на майские на дачу или не ехать? Би-би-си начало передавать противоречивые сведения о радиации с Востока: облако не осталось незамеченным в просвещенной Европе.
Первое мая, как положено, демонстрация трудящихся. Мамы, папы и детишки с воздушными шариками шагают праздничными колоннами. Второе мая. Дети играют на улицах, возятся в пыли.
У нас в Институте физики на проходной уже в понедельник появился прибор, замеряющий радиоактивное излучение от любого желающего. Во вторник на городские маршруты вышли автобусы, эвакуировавшие народ из Припяти, и прибор стал зашкаливать на каждого второго.
Майские праздники я провел за наглухо запертыми окнами квартиры, попивая раствор солей йода и красное вино "Каберне". Я физик. И родителей на дачу сажать картошку не пустил. И добился, чтобы, вернувшись с улицы, все сбрасывали верхнюю одежду, включая штаны и носки, в прихожей.
Би-би-си начало передавать советы (абсолютно грамотные, кстати), как уберечься жителям территорий, подвергшихся радиоактивному заражению. Из аптек исчезли все йодосодержащие препараты, народ перестал ходить по газонам, жался к асфальту. Зато появилось немыслимое количество "Каберне". И это в разгар антиалкогольной кампании! По телевизору выступал украинский министр здравоохранения Романенко, говорил, что все в порядке, оснований для беспокойства нет.
Рентген и Кюри
В середине мая из Киева стали потихоньку уезжать дети ответственных работников. Об этом знал весь город, но в "обыкновенных" школах все равно отважно боролись с паникой. Мой брат как раз заканчивал восьмой класс, и директор его школы на родительских собраниях кричала: "Кто будет увозить ребенка, аттестата не дам! Я же вот свою дочь не увожу!"
Затем двинулись сотрудники иностранных посольств. Иностранцы входили в поезд и тут же выбрасывали в окна на радость цыганам свою обувь, опасаясь радиоактивности.
По телевизору и в газетах зазвучали сообщения об уровне радиации — она была практически в норме, и это действительно правда: ведь говорили о гамма-излучении, о "рентгенах", а вовсе не о загрязнении радиоактивными изотопами (о "кюри")! И еще говорили, что на флюорографии человек получает большую дозу излучения, чем за несколько месяцев в тогдашнем Киеве, — тоже чистая правда, ведь тут речь опять-таки о "рентгенах".
Но хочется сказать и похвальное слово тогдашней власти, которая все-таки действовала порой правильно, — иногда, наверное, даже вопреки Москве, иногда даже, наверное, понимая, что речь идет о жизни и здоровье миллионов. И какие бы успокаивающие сообщения ни звучали по телевизору, все равно по городу ездили поливальные машины и по нескольку раз в день мыли асфальт — чистота стояла невероятная. Детей из Киева в конце концов стали вывозить — даже организовали для них за казенный счет пионерлагеря на удлиненный срок. Стали обследовать на радиацию завозимые в город продукты (меня, помнится, как физика, даже командировали на пару недель на молокозавод — радиоактивные цистерны из Киевской области назад заворачивать). В гастрономах все полки были завалены продуктом одной-единственной марки — "Каберне".
А еще Би-би-си временно прекратили глушить.
-------------------------------------------------------
После майских праздников Киев был чисто вымыт и сильно пьян
-------------------------------------------------------
Виктор Чебриков: мы участвовали в ограждении опасной зоны
— Как вы узнали об аварии?
— В 3 часа ночи. На дачу позвонил председатель украинского КГБ Муха: на АЭС — авария. Через 15 минут я уже звонил Горбачеву на дачу. По-моему, он сразу понял серьезность того, что произошло. От нас в Чернобыль уехал Щербак Федор Алексеевич, генерал-лейтенант, заместитель начальника контрразведки Союза. Оттуда пошла информация для довольно широкого круга людей. Параллельно Щербак давал нам информацию закрытого характера. Он выяснял причины аварии на предмет диверсии. Быстро выяснилось, что диверсии не было.
— Как вы оцениваете взаимодействие ведомств?
— Адекватно ситуации. Мы действовали на ощупь, естественно, не без ошибок. Но если бы мы тогда не сработали достаточно четко, я не могу сказать, какие были бы последствия.
-------------------------------------------------------
Николай Рыжков: у нас все-таки были специалисты неплохие
— Вы сразу оценили масштабы аварии и последствий?
— Когда я узнал, что взрыв произошел в реакторном отделении, мне стало ясно, что дело чрезвычайно серьезное. Мы стали быстро создавать комиссию. Во главе поставили Щербину. Много там было ученых — и Легасов был, и Велихов, и из прокуратуры, и из Минобороны. У нас все-таки были специалисты неплохие. Щербина немедленно вылетел на Украину. В 8 часов уже пошла от него информация. Первое, что он сказал, что, да, взрыв произошел, но пока радиация в Припяти, ну, где-то в норме. Но уже часов в 10 вечера позвонил, что Припять надо эвакуировать. Я одобрил.
— Удалось ли вам принять все необходимые меры?
— Мы сделали все. Но нужно учитывать, что очень много неясностей было. Вот смотрите: работает реактор или нет? Если работает — то это еще один взрыв, и он накроет всех. И Легасов подъехал в воскресенье в бронетранспортере вплотную практически, а потом позвонил мне и сказал: "Николай Иванович, вздохните хоть немножко — реактор не работает". Дальше что делать? Нам немедленно надо было найти, как закрыть, чтобы выбросов не было. Легасов предложил песком засыпать, свинцом. Вот сегодня говорят, что не надо свинца. Ну хорошо, я же не мог сказать: "Слушайте, Легасов, академик, ты не прав".
Когда мы с Лигачевым прилетели туда, вертолетная съемка дала уже более или менее контуры заражения. И встал вопрос, как эвакуировать. Там клякса такая, не круглая, одним хвостом она уходит в Белоруссию далеко, остальные поменьше. И крайняя точка от Чернобыля вот этой кляксы — 30 км. Я говорю: "Давайте будем эвакуировать в этом радиусе". "Нет, --говорят, --не надо". Я говорю: "Знаете что, вот, я принимаю решение и кончайте разговаривать". Я доволен, что тогда принял решение.
--------------------------------------------------------
Леонид Кравчук: авария дала взрыв демократической силы
— Какие политические последствия имела авария на ЧАЭС?
— Чернобыльская катастрофа оголила проблемы, о которых средний гражданин просто не знал: обозначилась беспросветная темнота людей по отношению к атомной угрозе. Была эйфория: академик Александров говорил, что поставил бы кровать на чернобыльском реакторе, настолько он безопасен. Оказалось все совсем по-другому. Оголив все эти проблемы — технические, моральные, идеологические, политические — и дополнив их историческими катастрофами и трагедиями украинского народа — голодомором 1932-1933 годов, репрессиями, сталинскими переселениями, демократические силы Украины связали это в одну цепь с трагедией Чернобыля.
-------------------------------------------------------
Станислав Шушкевич:
Авария на ЧАЭС на общественное сознание не повлияла. Как бы ни пытались окрасить это событие, и на политические процессы в Белоруссии оно не имело значительного влияния. По большому счету повинными в произошедшей катастрофе можно назвать не только коммунистов, но и интеллигенцию.
-----------------------------------------------------
"Академик Сахаров заявил: 'Никакой катастрофы не произошло'". Это сенсационное сообщение через два дня после аварии было передано советскими властями в западные средства массовой информации. Сообщение вовсе не было ложным — эти слова Сахаров действительно сказал. Рассказывает Елена Боннэр.
Когда произошла катастрофа в Чернобыле, я была на операции в Соединенных Штатах, а Андрей Дмитриевич — в Горьком. Он сам почти не слушал западное радио — в доме стояли глушилки, а выходить на улицу и пытаться ловить там он считал делом излишне трудоемким. Поэтому, поверив тем цифрам, той информации, которую опубликовали власти, Андрей Дмитриевич считал, что никакой катастрофы не произошло.
Весна, Андрей Дмитриевич копался в садике — вскапывал клумбу. К нему подошли какие-то люди, один отрекомендовался корреспондентом местной газеты, и начали свободную беседу. Задали вопрос и о Чернобыле. Вообще-то Андрей Дмитриевич удивился, что разговаривать с людьми никто не мешал. Но на вопросы стал отвечать и сказал, что никакой катастрофы не произошло, а цифры радиации — совершенно безопасны. Вот эти-то слова и были сразу напечатаны.
Андрей Дмитриевич довольно долго верил в то, что это на самом деле так. Я несколько раз пыталась поговорить с ним на эту тему по телефону, но нас сразу же прерывали. И только после того, как новые цифры и данные начали появляться в печати, Андрей Дмитриевич начал понимать, что его обманули.
Государство довольно долго не хотело публиковать достоверной информации. Есть такая книга о Чернобыле, написанная Медведевым. Ее очень долго не пропускала цензура. А Андрей Дмитриевич считал, что эта книга — лучшая публикация о Чернобыле. Он тогда написал Горбачеву, сказав, что если эта книга не будет опубликована, то он, Андрей Дмитриевич, сам возьмет на себя труд опубликовать ее как самиздат на Западе. Только после этого цензура разрешила "Новому миру" ее опубликовать.