Во вторник на сцене Национального академического театра русской драмы им. Леси Украинки в рамках фестиваля памяти знаменитого сценографа Давида Боровского показали спектакль "Дядя Ваня" в постановке петербургского режиссера, руководителя Театра Европы Льва Додина. Рассказывает АНАСТАСИЯ ГАЙШЕНЕЦ.
Организаторы Фестиваля им. Давида Боровского сделали киевлянам роскошный подарок — гастроли Академического малого драматического театра — Театра Европы под руководством Льва Додина, режиссура которого давно признана мерилом стиля и вкуса в мировом театральном сообществе. Его постановка чеховского "Дяди Вани", осуществленная в 2003 году, отличается предельным лаконизмом художественных приемов. Все внимание режиссер фокусирует на тексте, с аппетитом и страстью гурмана погружаясь в его глубины.
Художественное убранство сцены, созданное украинским сценографом Давидом Боровским, далеко от реализма, и все же предметы, которыми очерчены границы мира пьесы, будто вторя тональности режиссуры, очень просты и обыденны. Здесь для художника, как и для алхимика, самое важное — смешать в магической пропорции ингредиенты, сами по себе не обладающие волшебными свойствами, но приобретающие таковые при правильном соединении. Так скупой ансамбль из стола, стульев, часов, стогов и мутно-заплесневелых стен, помещенный в черную коробку сцены, превращается в метафору, а каждый предмет становится знаком, требующим толкования. Главный элемент сценографии — три пышных копны сена, нависшие над сценой-имением, своими очертаниями напоминают церковные купола. И в этом пространстве полутонов и намеков чеховский текст начинает играть новыми красками.
В свою очередь, Лев Додин, вчитываясь в хрестоматийные строки, извлекает из них новый смысл. Его метафоры рождаются на уровне интонаций и вырастают в сложную какофонию вселенской трагедии, вяло, но упорно терзающей беспомощные души за чаепитием. Время в имении как будто остановилось, циферблат часов с застывшими стрелками бледным шаром луны висит таким образом, что его никто не видит, да и не старается увидеть. Герои пьесы, вынужденные коротать дни в компании друг друга, удивляют своей полной неспособностью к диалогу. В интерпретации Додина их критическая обособленность проявляется с новой силой: фактически спектакль состоит из монологов бестолковых, трогательных чудаков, которые, двигаясь по траекториям внутренних драм, совершенно нелепы в своих попытках взаимодействовать с реальностью.
Эмоциональной кульминацией постановки является сцена без слов, в которой две молодые женщины, почти ровесницы — мать и падчерица — остаются один на один с ночью, тоской и одиночеством. Соня, изведенная любовными томлениями, по-кошачьи грациозно и в то же время отчаянно трется о стены дома, остающиеся безответными к ее ласкам. А Елена Андреевна тем временем пытается создать некое подобие музыки, позвякивая склянками с лекарствами мужа.
Постановка Додина одновременно грустная и смешная, простая и сложная, бытовая и поэтическая. Герои "Дяди Вани" как никогда остро осознают бессмысленность и абсурд, заполнившие их бытие. Все они люди, потерявшие веру — кто в себя, кто в бога, кто в жизнь. И именно кризис веры становится смыслообразующим ядром спектакля. Нерв каждого отдельного характера постановки — недовольство собой: все персонажи устали от самих себя и смертельно надоели друг другу. Критическое отношение к себе трансформируется у Додина в салонную разновидность самобичевания и наполняет актерскую игру гротеском. Финальный монолог Сони "про небо с алмазами" звучит как речитатив и сопровождается монотонным гитарным перебором Вафли. После чего на героев опускаются стога-купола, растворяя небесное в земном и символизируя тем самым умиротворение и смирение обитателей имения.