А ты кто такой

рассказывает Дмитрий Ренанский

Этот спектакль может показаться верхом постановочного волюнтаризма, хотя на самом деле он скорее свидетельствует, как тонко молодой лидер литовской режиссуры понимает Шекспира. Коршуновасу удалось уловить возрожденческую метатеатральность — ведь что у Шекспира, что у Кальдерона, что у Лопе де Веги актеру приходится играть роль человека, играющего роли. Новый вильнюсский "Гамлет" (а старый это великий спектакль Някрошюса) возвращает изначальный смысл затертой формуле "весь мир театр, и люди в нем актеры" — главную мировую пьесу разыгрывают в гримерке.

Ключевой элемент сценографии — конструктор из дюжины гримировальных столиков. В них отражаются и множатся руки Клавдия, мутирующего в паука-интригана. Из них возводят надгробие для Офелии, похожее на цветочный ларек с пластиковыми вазами и искусственными цветами. Коршуновас свободно играет с настоящим и ненастоящим: его "Гамлет" начинается с выедающего душу флуоресцентного зуда ламп дневного света, наполняющих сцену безжизненно-циничным мороком.

Гениально поставленная первая сцена стоит всего спектакля: сидящие перед гримировальными столиками спиной к зрителю артисты пристально всматриваются в свои изможденные лица, перешептываясь с отражениям и постепенно переходя на истеричный крик. "Кто ты?", изводят они себя вопросом, который шекспировские стражники адресовали призраку отца Гамлета. Коршуновас сходу вытравливает из Шекспира всю высокую поэзию, обращая трагедию в гиньоль: наши призраки — мы сами, отцовская тень — закутанный в патанатомический целлофан труп, вместо призрака за Гамлетом по пятам следует гигантская крыса (не взятая режиссером с потолка, а вычитанная у Шекспира). "Вы не сойдете с места, пока вам зеркала не покажу, где станет явным то, что тайно в вас": овеществляя в зачине спектакля эту шекспировскую строчку, режиссер намекает на статус "Гамлета" как театрального зеркала, в которое уже который век смотрится человечество.

В начале XXI века самоидентификация затруднена: смотрельцы заигрались, и понять, где кончается игра и начинается жизнь, стало решительно невозможно. Дебютантка Офелия репетирует свое безумие перед примадонной Гертрудой, устало курящей после отработанного спектакля, и все подряд скрывают свое истинное лицо под маской белого циркового грима. Гамлет стирает его со своего пухлого лица мгновенно постаревшего юноши (и уставшего актера с безобразными мимическими морщинами) после встречи с отцом: он понял свое предназначение, идентифицирует себя с местью, его существование приобрело смысл. Теперь он может не играть, а жить. В сцене убийства Полония Гамлет швыряет ему в лицо эти же салфетки, вымазанные в красной краске, в финале в бутафорской крови из тюбика вымазывается Лаэрт, клоун с накладным носом-лампочкой издевательски произносит за Гамлета его последнюю фразу и закрывает главному герою глаза. Финал ожидаемый: долгое, мучительно молчаливое снятие грима.

Балтийский дом, 3 октября 19.00