Фестиваль "Балтийский дом" представил российской публике прежде не гастролировавшего в России польского режиссера Кшиштофа Ясиньского. АНДРЕЙ ПРОНИН ждал изгнания бесов, а дождался массового бегства критиков.
С краковскими спектаклями нам не везет капитально. Тягостное впечатление оставили августовские гастроли театра имени Юлиуша Словацкого. Приезд театра "Сцена СТУ", казалось, призван развеять разочарования. Мини-гастроли приурочили не только к фестивалю "Балтийский дом", проходящему под девизом "Живой театр", но и к Дням Кракова в Петербурге. Грезилось, что по такому случаю Краков пришлет самое лучшее. Буклет фестиваля величал 66-летнего Ясиньского "знаменитым". Между тем, интернет сообщал о режиссере немногое: Ясиньский был мужем певицы Марыли Родович и исполнил главную роль в фильме ужасов "Волчица".
Первый вечер в творческом мире господина Ясиньского еще можно было счесть удачным. В спектакле "Большая проповедь отца Бернарда" по монопьесе Лешека Колаковского царил отличный актер Ежи Треля, известный ролями в фильмах киноклассиков: Вайды, Кесьлевского, Хаса. Зрителей посадили не только в зале, но и на сцене, к ним вышел милейший пожилой ксендз. Проповедь началась как задушевный разговор: господин Треля обращался к "пастве" по-простецки, называя зрителей "душеньками" и "рыбоньками". Но по ходу раскипятился, обличая несметные человеческие грехи. Дошел до слез. Тыкал перстом в зрителей, узнавая в них сластолюбцев, гордецов и чревоугодников. Дойдя до исступления, сорвал веревку, которой подпоясывалась ряса, — вконец перепуганные зрители вжались в кресла, но священник не стал пороть никого в отдельности, а только отхлестал пол. Дальше с ксендзом стали происходить метаморфозы: он предложил публике настораживающую панацею — побеждать грехи, прибегая к более страшным порокам; померк свет, из-под сцены вырвались языки пламени, а господин Треля облачился в светский костюм. Лицо помрачнело, пластика стала рубленой — оказалось, под маской польского святоши прятался сам сатана.
К мастерству актера Трели претензий не было, как не было и возможности однозначно оценить качество режиссуры. Не наблюдая господина Трелю в текущем репертуаре, не зная набора актерских красок, которые он предоставит зрителю безо всякой режиссерской поддержки, трудно заключить, что в "Большой проповеди" пришло от режиссуры, а что — от яркой актерской индивидуальности. Но то, что режиссеру Ясиньскому не хватило мастерства придать спектаклю глубину философского высказывания, на которую он, кажется, претендовал, ясно и без расследования.
Впрочем, кошмара следующего вечера ничто не предвещало. Давали "Бесов" Достоевского — выпад то ли дерзкий, то ли наивно-некомпетентный. Везти в Петербург "Бесов" — это примерно то же, что ехать в Тулу с самоваром. Выдающийся спектакль Льва Додина в МДТ уже не тот, что прежде, но следы былого величия до сих пор отчетливы. Режиссер Ясиньский не только не знаком со спектаклем Додина — оказалось, что он слабо знаком и с инсценируемым романом. Из всех уровней интерпретации "Бесов" польский постановщик предпочел самый нехитрый — уровень бульварного детектива. Меж тем амбиции простираются до метафизического уровня: в зале кадят ладаном, специально приехавший украинский хор "Воскресение" исполняет духовные песнопения. По неведомой причине в спектакле также звучат песни "Соловьи, не тревожьте солдат" и "Каким ты был, таким ты и остался". Последняя приурочена к появлениям Ставрогина (Радослав Кшижовский) — непривлекательного недотепы, похожего на Евгения Гришковца. Ставрогин в спектакле превратился в рефлектирующего интеллигента перед трудным выбором: то ли прийти к Богу и присоединиться к хору "Воскресение", то ли продолжать растлевать малолеток. И хочется, и колется, и мама не велит. Вертлявый и лысый Петр Верховенский палил по заторможенному и лысому Шатову из револьвера, невнятный Кириллов в костюме ковбоя с Дикого Запада стрелялся сам — и с видимым удовольствием. Массовое бегство критиков со спектакля началось еще в первом антракте, и добросовестный корреспондент "Ъ" один из немногих досидел до конца четвертого часа действа. Оно того стоило. Степан Верховенский уютно разместился в объятиях Варвары Ставрогиной и провозгласил: "Я познал российскую действительность".